Миссионерско-педагогический дневник старокрещенаго Татарина
Василий Тимофеев
— 231 —
11-го числа июня приехали в деревню Байгулово. Заехали к крещеному Петру Федорову; жена его старуха оказалась мне немного сродни, ибо давно переселилось сюда из нашей деревни несколько домов, на разстоянии восьмидесяти верст от нас. Здесь тоже, после обыкновенных разговоров, я взял книгу и стал читать изречения из Священнаго Писания. Сошлись все семейные и слушали усердно. Затем читали о сотворении мира и о Рождестве Иисуса Христа и катихизис весь из «Чын день кенягясе». Во время чтения слушатели много чувств выражали: «Вот как хорошо Писание говорит, а мы никогда этого не слышали, или слыша, не понимали, потому что не по нашему читают, а по русски. Придешь в церковь, стоишь без всякаго участия души. Хоть бы в другое время где-нибудь услышать, но нет». Старуха (хозяйка дома) внученку говорит: «Слушай сын и внимай, посмотри, этот мальчик (указывая на Ефрема пальцем) меньше тебя, как читает; смотри, какой умный будет он»; а тогда Ефрем читал молитву Господню и пропели мы ее, и другия многия молитвы пели мы по татарски. Они умилялись глубоко и говорили: «Вот эти молитвы нам бы нужно учить, тогда бы не стали учить магометанския молитвы, как Мало-Анские крещеные (эта деревня от Байгулова верстах в пяти). Многое и другое о вере и о царствии небесном потолковавши и пропевши несколько молитв, мы отправились из этой деревни в деревню Тавели, Шешминскаго прихода, Чистопольскаго уезда, от Байгулова в 38 верстах. Вез нас этот Петр Федоров.
В Тавели приехали мы в 9 часов вечера 11-го числа. Здесь есть родня проводнику нашему, Иван Ильич. День был дождливый. Мы промокли. Попросили хозяина поставить самовар, что и было исполнено. Когда пили чай, я спросил: Нет ли здесь грамотея. Они отвечали: Есть один. — Я попросил позвать его. Пришел грамотей Федор, лет 16-ти. Я просил его почитать из священной истории Попова, которая была со мной. Он читает и говорит по
— 232 —
русски хорошо. Я заставил читанное им перевести по татарски Он перевел нехорошо, а разказал довольно верно. Потолковавши несколько времени, я дал ему татарскую книгу «Чын день» и просил читать, он начал читать о сотворении мира. Прочитавши несколько строк, он сказал: это хорошо. Он сейчас же догадывался и поправлял жа и т.п. и продолжал читать до нескольких страниц. Часа полтора мы толковали о разумном учении грамоте и о молитвах, о вере Христовой и о постах точно также, как и в других деревнях, — почему наши крещеные не держат постов и не молятся в своих домах, даже перекреститься считают постыдным и икон святых не чтят и не уважают. Причину этого я объяснил им как мог. По объяснении, говорили они: плохие мы люди. Потом Федор стал собираться домой. Я просил его на другой день утром еще придти. Он пришел с отцом. Из соседей пришли некоторыя женщины. Говорилось о вере вообще. В беседе нашей участвовали хозяева и проводник наш Петр. Я, обратившись к Федору, сказал: Вот, друг, мы разсуждали, почему крещеные не исполняют того или другаго? Разсуждая так, хорошо мы делаем. Чрез это прийдет нам в голову как этому помочь. Помочь этому делу обязанность лежит на нас самих, грамотеях. И вредители мы же. «Почему так?» сказал Федор. — Да так, сказал я. Все крещеные Татары изстари плохо умеют говорить по русски, а Татарки решительно ничего не понимают, а вера и закон Божии перешли и переходят к нам от Русских. Итак, не зная русскаго языка, на котором передается им о вере, они и не могут ее ясно понимать и не понимают. И находясь в такой нужде, они отдают своих детей (это мы с тобой) учиться грамоте и закону Божию, говоря: если выучится, самому хорошо будет. Но, к сожалению, грамотеи из нас (то-есть, мы, дети крещеных) грамоте кое-как научаются, а закону Божию не внимают и не повинуются. И поэтому часто приходится слышать от родителей наших: если отдать сына учиться, то он испортится. Вот я вчера слышал в Актубе об одном грамотее Кириле, который очень хорошо читает и пишет, но ведет себя хуже всякаго человека в деревне. Нам грамотеям непременно нужно знать закон Божий, и жить по нему; ты знаешь ли, Федор, заповеди Господни? — Я читать знал их, но не понимал. — Это правду сказал ты. Все грамотеи, из крещеных, которых я встретил, плохо понимают закон Божий, и потому поступают, как сами хотят. А неграмотные говорят, смотря
— 233 —
на них: вот он грамотей, да что делает: не молится и постов не держит. Вот, брат Федор, видишь-ли мы вдвойне будем наказаны. — Это правда, повторяли все слушавшие тут. — Мы видим, продолжал я, что Русским неудобно нас учить, — язык мешает, а надобно нам самим по возможности учить вере и закону Божию своих единоплеменников. Вот в вашей деревне ты только один грамотей, тебе велит Бог учить других людей. А чтоб учить других, надобно самому хорошо понимать. Приезжай ко мне в Казань, там увидишь, как крещеные обучаются. — Федор говорит: Я готов, вот что отец скажет. А я, говорит отец, препятствовать не буду, пожалуй и братишку твоего отправлю, и продолжает: Бог послал нам этого человека. Таким образом отец его дал мне слово непременно к последним числам сентября привезти обоих своих сыновей в Казанскую школу.
После этого мы пропели несколько молитв; они, усердно выслушав, поблагодарили нас за все. Простившись с ними, мы отправились в путь.
Из Тавелей повез нас в Нижнюю Никиткину тот же Иван Ильич, у котораго мы ночевали. У него в Никиткиной есть родственник, к нему-то он нас прямо и доставил 12-го числа, в полдень. Нижняя Никиткина — большая деревня, Шешминскаго прихода; в ней живут старокрещеные Татары вместе с Русскими. Татары мущины по внешности представляются совершенно обруселыми, а женщины носят костюм старокрещенский. Вблизи этой деревни находится деревня Верхняя Никиткина (по местному названию Тубулгытау), где живут новокрещеные Татары и несколько домов Русских. Новокрещеные в 40-х годах отпали в магометанство и теперь упорно его держатся.
Итак, мы приехали, в Нижней Никиткиной, к Николаю Федорову. Дома были только молодыя женщины, снохи. Когда мы вошли в избу, после перваго знакомства, я начал распрашивать о Верхне-Никиткинских отступниках и особенно о русской женщине, которая там, вслед за прочими однодеревенцами, вместе с своим мужем-крещеным Чувашем, отпала в магометанство. Оне ее знают и ея родственников, но теперь я уже подробностей не припомню. Потом пришла старуха хозяйка, которой прежде не было дома, а за ней — и хозяин Николай Федоров, тоже старик. Я дал Ефрему Евангелие от Матфея, он читал первую главу о рождении Иисуса Христа. Когда Ефрем прочитал несколько стихов, хозяин
— 234 —
сказал: Это он читает о Гайсе-пагамбяре, который родился от Марьям. Когда Ефрем прочитал слова ангела: «Он спасет людей от грехов их», и потом пророчество: «И наречется имя Ему Еммануил, что значить с нами Бог», — я сказал: Видите, о рождестве Иисуса Христа Сам Бог предсказал чрез пророка; с нами Бог, а потом теперь ангел говорит: Он спасет людей. И так как эта книга ниспослана от Бога, как и магометане утверждают, то ей надобно верить. Значит, Спаситель всех людей есть только один Иисус Христос. Самое слово евангелие значит благая весть; и действительно, когда прочитаешь все Евангелие, в нем с начала до конца все говорится хорошее, утешительное и назидательное, а коран большею частию толкует о женщинах. Сам Магомет родился от земных родителей, а потому и говорит о земном. Вот, например, наша молодежь на улицах редко беседует о Боге, а все больше о бабах, — так и он, и даже и в раю обещает, сколько каждый человек будет иметь жен; а в нашем Евангелии сказано, что души всех, и мущин, и женщин, там равны, и там не будут жениться и замуж выходить, но блаженство райское будет состоять в том, чтобы непрестанно видеть Господа.
С самаго начала беседы хозяин делал нередко сближения с магометанскими понятиями и часто обращался с вопросами к своей старухе, которая, повидимому, больше его знакома с магометанством; можно думать, что эта старуха находится в частых сношениях с магометанами, или с Верхне-Никитскими отступниками, и от них набралась магометанских понятий. Поэтому-то я, разговаривая с ними, и указывал иногда на магометанская сказания.
Потом я разказал им кратко жизнь Иисуса Христа и Магомета, стараясь, чрез сравнение, показать превосходство Иисуса Христа пред Магометом. Здесь одна сноха заметила: «Если так, то наша вера перед татарскою должна быть истинная». Я сказал: да, истинная. Она сказала: «Вот и нам нужно бы объяснять веру, тогда мы могли бы что-нибудь говорить против отступников, а теперь беда – они совсем забили нас, только свою веру хвалят и навязывают нам, а русскую веру хулят, и мы ничего им ответить не умеем в защиту нашей веры. Но когда мы с ними не соглашаемся, они позорят нас, и даже, проходя мимо нас на улице, кричат; эй вы, скверные крещенцы, адския головешки, всех бы вас стоило перестрелять!» — После этих слов, помолчав немного,
— 235 —
я сказал: Положим, вы не читали книг, не знаете веры, но посудите простым умом: эти отступники, воображая, что они владеют истинною верой и воображая себя любезными и близкими Богу, обнаруживают однакож такую злобу, что готовы убить вас. Это их сам Магомет учил убивать, а Христос учил любить всех, за всех молиться, всех считать своими ближними. Отсюда вы и заключайте, которая вера — истинная и которая — ложная. Мы все равны пред Богом как бы Его дети, и молитва у всех у нас должна быть одна. При этом я прочитал молитву «Отче наш» по русски и по татарски, потом мы с Ефремом пропели эту молитву. Затем я говорил о молитве и о покаянии. Потом мы читали и пели и другия молитвы по татарски, и я присовокупил, что эти именно молитвы читаются и поются и в церкви.
Старуха смягчилась, подошла вплоть к нам и села, а старик все на ногах стоял. Снохи также внимательно слушали, оставивши шитье, которым прежде занимались; оне иногда высказывали умиленная замечания о приятности нашего пения молитв. Тут же была одна посторонняя женщина вдова, которой сын учился немного у нашего воспитанника Якова Памфилова, в его школе, в деревне Ишалькиной, Чистопольскаго же уезда, разстоянием от Никиткиной верст за 40; сама мать туда его доставила. Эта вдова и снохи высказали желание, чтобы подобная школа была и у них в Никиткиной. Когда я на это возразил, что, быть-может, другие не пожелают школы, то эта вдова уверяла, что найдется много желающих обучать своих детей и стала поименно перечислять таких и указывала даже дом, где бы могла помещаться школа.
В беседе я также объяснял, в каком смысле мы называем Иисуса Христа Богом, а также — поклонение иконам, так как против того и другаго особенно возражают магометане и соблазняют крещеных Татар. После сих бесед хозяева благодарили Ивана Ильича за то, что он привез меня в ним.
В это время был также сын той вдовы, мальчик, учившийся в Ишалькинской школе; я его заставлял читать; он читает порядочно, но еще не очень бойко, — он весьма недолго учился. Кроме него в деревне Никиткиной, из старокрещенских мальчиков, есть еще один грамотный, который учился прежде в своем селе, — того мне не удалось видеть. Наконец, я велел Ефрему читать из букваря нравоучения. Он читал ясно и речисто. Все слушали внимательно и приговаривали: вот с малолетства как выучился.
— 236 —
Таким образом мы беседовали часа три и потом выехали из Никиткиной, с тем же Иваном Ильичем, в русское село Булдырь.
В Булдыре пришлось нам ночевать. Тут совершенно случайно я узнал, что назад тому лет 20 были переведены в это село откуда-то три семьи крещеных Татар за отступление в магометанство, в тех видах, чтоб они, живя среди Русских, обрусели и утвердились в православии. Они долго жили здесь своими домами; но потом две семьи совсем куда-то выбыли, а одна семья и доселе осталась; хозяина-отступника зовут Гайнуллой по татарски, а русское его имя — Алексей Гаврилов. По словам Русских, которые мне разказывали о том, все эти отступники, и в том числе Гайнулла, постоянно жили как настоящие Татары–магометане. Кроме русскаго языка к Гайнулле ничего русскаго не привилось; в добавок он еще стал пьянствовать. Подобный случай бесполезности переселения отступников в чисто-русские села, как мне потом разказывали на пароходе, был в селе Омаре, Мамадышскаго уезда. Значит, такое, даже очень продолжительное житье, среди русскаго народа само по себе не имело добраго влияния на религиозное состояние переселенных отступников.
Из Булдыря мы приехали в город Чистополь, и оттуда на пароходе прибыли, 14-го числа, в село Богородское, на Волге, против устья Камы. Я предполагал посетить село Мордовский Каратай, в 15-ти верстах от Богородска. К счастию, в Богородске на улице случайно я встретил одного Мордвина, в роде Каратайских, который состоит ямщиком, и при нем была тут же жена его и сын мальчик. Я с ними разговорился. Они люди православно-набожные. Мы беседовали на улице; я читал Евангелие; говорили и читали мы по татарски. Язык их, как и всех Каратайских Мордвов — татарский, только произношение не совсем точное, сейчас слышен чужой выговор, и притом они говорят как-то на распев, вот как Русские с Вятской стороны по русски распевают; а по мордовски Каратайские Мордовцы ни слова не разумеют, и домашний язык у них все татарский; но мущины и даже некоторыя пожилыя женщины достаточно знают по русски. Мущины по наружности ни мало не отличаются от русских крестьян, а женщины имеют свой особый костюм. К русской вере они усердны, икон полна божница как в русском доме, и дома молятся, как Русские, пред обедом и после обеда и в другия положенныя времена.
— 237 —
Некоторые даже приходят в Казань, ко встрече Смоленской иконы Божьей Матери, к 26-му числу июня.
Тот Мордвин, котораго я встретил в Богородском, узнав мою цель, рекомендовал мне в своей деревне Менситове, в 8-ми верстах не доезжая Каратая, некоторых жителей, отличающихся набожностию и добрыми нравами. Мы поехали туда с русским попутчиком, и приехав в Менситово, зашли прямо к одному из рекомендованных, к Степану Гаврилову.
Я застал его дома; поздоровался и уведомил о себе, потом сказал, что его однодеревенец Степан Павлов велел мне к нему именно заехать. Он пригласил меня остановиться у него в доме. Семейные все были дома, кроме брата. Жена лежала на печи, в жестокой болезни; она обварилась в бане кипятком. Поговорив кое о чем для перваго знакомства, я взял Евангелие на татарском языке, и сам стал читать, начиная с рождества Христова до 6-й главы включительно, по порядку. Лишь только я прочитал первую главу, им это очень понравилось, и они, посоветовавшись между собою, послали звать соседей, чтоб и те послушали. Пришло несколько старух и слушали. Я их иногда спрашивал: Ваш язык несколько отличается от нашего; понимаете ли что я читаю. «Все понимаем, говорят, а вот когда молитвы читают или поют по русски, так мы ничего не понимаем». Потом Ефрем прочитал весь катихизис; его приятный дишкантовый голос особенно нравился слушающим. Молитвы он читал не только по татарски, но и по русски. После этого мы стали петь по татарски псалом 102-й, потом «Душе моя, душе моя, возстани», и великопостные ирмосы св. Андрея Критскаго; потом — «Кто Бог велий, яко Бог наш?» Этот последний стих мы повторили несколько раз. Читали и пели мы таким образом более часа. Тут же я объяснял им иконы, которыя у них стояли на божнице. Все вообще были очень рады и усердно благодарили, что мы к ним заехали. Соседи ушли; мы закусили; потом, побеседовав еще несколько, я пошел искать лошадей, а Ефрем остался. Одна девушка, которая ткала холст, попросила его почитать, и он читал нравоучения из букваря. Когда я пришел, Ефрем читал уже к концу, именно следующая слова: «Христос всех нас будет судить по делам нашим». По этому поводу я разказал жизнь Иисуса Христа, и когда дошел до его воскресенья, мы пропели «Христос воскресе» по татарски. Больная жена была особенно
— 238 —
довольна. Она сказала: «Я очень страдаю и едва ли останусь в живых, но я утешена, что слышала ваше чтение и пение молитв». Наконец мы спели по татарски и по русски «Достойно есть» — и отправились в Каратай: нам указали заехать там к Даниле Ивановичу или к его брату Григорью Ивановичу.
Того же числа вечером прибыли мы в село Мордовский Каратай (Тетюшскаго уезда), прямо к Григорью Ивановичу. Самого его дома не было, но женщины и дети все были дома. Я сказал: Ваш Менситский родственник велел нам заехать к вам ночевать. Старуха хозяйка радушно пригласила нас. Когда мы вошли в избу, нас спросили, кто мы и зачем приехали. Я сказал, что я живу в Казани, обучаю крещено-татарских детей грамоте, что я слышал о них еще в Казани и приехал познакомиться с ними лично, узнать их язык, походит ли он на наш; вот у меня, присовокупил я, книги Божественныя на нашем языки. Я взял «Чын день кенягясе» и начал читать о сотворении мира. Старуха шила, снохи ткали; но когда я зачитал, оне перестали работать и стали слушать; тут же слушали и девушки. Пришли также некоторыя посторонния девицы и те слушали; потом сбегали за Данилой Иванычем; народу набралась полна изба. Я и Ефрем попеременно читали: из св. истории с сотворения мира до пророков, из Евангелия от Матфея от 16-го стиха 1-й главы до конца 7-й главы. Во время чтения женщины постоянно вздыхали и приговаривали: «Смотри-ка, вот оно как, а мы ничего этого не знали; мы слушаем по русски, но ничего не понимаем». Когда совершенно стемнело, мы стали петь сначала «Отче наш» по русски, а потом по татарски. При этом одна сноха заставила проэкзаменовать себя: «Я, говорить, читаю по русски эту молитву, но послушай, правильно ли я ее читаю?» — Она прочитала как умела по наслышке, иныя слова совсем пропускала, а другия искажала, не говоря уже о том, что ея чтение было без всякаго выражения. Я продиктовал ей русский текст молитвы Господней и по стиху переводил и объяснял по татарски. Эта сноха и вообще выражала особенное, более всех других слушательниц, горячее усердие. А старуха и старик с какою-то спокойною, старческою грустью выражали сожаление, что они ничего-то не понимают, хотя и читают наизусть некоторыя употребительнейшия молитвы. Потом мы по татарски пели: «Кто Бог велий, яко Бог наш», «Душе моя, душе моя, возстани», «Господи, аще не быхом», «Помощник и покровитель», «Согрешихом, беззаконновахом», «Блажен
— 239 —
муж, иже не иде». Старики часто повторяли первый стих этого псалма, и велели пропеть его два раза. Потом мы пели «Христос воскресе» по татарски и по русски. Здесь они особенно удивлялись, и удивление было общее: «Вот, говорят, мы друг друга приветствуем на пасху — Христос воскресе, воистину воскресе, — а сами не понимаем, что это значит». При этом я разказал о страданиях Иисуса Христа, Его погребении и воскресении, и искуплении людей страданиями Господа. После этого мы еще долго толковали. Сноха сказала: «Еслиб у нас здесь так учили детей, я бы свою дочь отдала учить». Вечером мы сидели за-полночь. Все посторонние разошлись благодаря нас, и мы потом легли спать.
Поутру часов в 6 вставши, мы творили утреннюю молитву, с нами вместе молились и домашние, те, которые на тот раз были свободны от работ вне дома; молитва наша состояла в чтении и пении. Через несколько времени после молитвы, приходит один сосед и говорит: «Я слышал о вас, что вы вчера здесь читали и пели, и я желаю послушать». Я стал читать ему по татарски. На это он, не в виде впрочем возражения, сказал, что когда и по русски читают, то они слушают. Я ему возразил, что по русски, быть-может, не все вполне понимают. — «Нет, говорит, кто по русски умеет говорить, тот и чтение хорошо понимает». Я его спросил: Понимаешь ли ты что значить воскресение Христово? — Он ответил: Завтра будет воскресение Христово (а мы разговаривали в субботу), это день так называется. — Да какое событие означают эти слова? — Но он все одно твердит, что это день. Тогда я стал объяснять ему: по татарски воскресенье Христово надо сказать так-то. И взял я в божнице большую икону, на которой изображены дванадесятые праздники, а в средине воскресение Христово, и по иконе разказал ему по татарски о воскресении Христовом. Потом я спросил: А что значит рождество Христово? — Он сказал татарское название этого праздника — ауыз ачкан конь, то-есть, розговенье. Я сказал, что это татарское название не выражает сущности праздника, и объяснил историю рождества Спасителя. Таким образом я объяснил все праздники, изображенные на той иконе. Тогда мой собеседник сознался, что он ошибочно считал себя понимавшим русския выражения религиозных предметов. Поговорив с ним еще и пропев для него несколько молитв, мы с Ефремом пошли к священнику принять благословение. Я сообщил священнику о своих беседах с его прихожанами и о их благочестивом
— 240 —
усердии к православной вере, и дал ему татарских книжек. Он сам несколько говорит по татарски, а его супруга, как мне разказывали, отлично владеет татарским языком; дьячек тоже очень хорошо знает по татарски, именно по местному говору.
Идя от священника, мы встретили на улице одного человека средних лет; он шел из бани. Я окликнул его по татарски, и между нами завязался разговор. Я сообщил ему, что я живу в Казани, обучаю грамоте крещено-татарских детей, и вот — один из тех учеников. Этот Мордвин свободно и хорошо говорит по русски; разными вопросами он испытывал Ефрема в знании русскаго языка. Потом, когда я ему сказал, что я мог бы у них открыть школу, если бы нашлись желающие учить своих детей, то он уверял меня, что такое желание имеют в Каратае многие, но только учителя нет.
Мы возвратились на квартиру. Ефрем остался дома, а я пошел к Даниле Иванычу, почтенному старику. Он кое-что работал на дворе. С ним мы говорили об учении детей. Он сказал, что это непременно надобно, и обещал с своей стороны содействовать в приготовлении помещения для школы. Потом он сам пошел со мною искать мне лошадь для обратной поездки в Богородское. Пока мы с ним беседовали, да лошадь искали, и пока запряжена была лошадь, времени прошло более часа. Наконец, прихожу на квартиру; Ефрем читает Евангелие, а хозяйское семейство слушает. Когда я его оставил одного на квартире, то хозяин и домашние упросили его почитать им что-нибудь, и он стал читать из Евангелия от Матфея, именно последния главы. Я застал, когда он, отчетливо и выразительно, читал о страданиях Иисуса Христа. Все слушали с благоговейным вниманием, а старуха часто вздыхала. Так он дочитал Евангелие до конца. После того мы спели по татарски «Достойно есть» — и отправились в Богородское.
В Богородском мы зашли к знакомому Мордвину, Степану Павловичу. Он принял нас весьма радушно; мы пробыли у него часа два — читали и пели. У него всего один сын лет 12-ти. Он хотел было отправить его теперь же со мною в Казань, но я присоветовал привезти его в Казань осенью, когда откроется в школе настоящее ученье.
После того мы сели на пароход и возвратились в Казань 16-го июня.
