Елабуга в фотографиях

• о проекте
• альбомы
• краеведение
• контакты
• карта сайта

Другие публикации

Елабужский родник

Тихая Елабуга

Фёдор Лях: из творческого наследия

Елабуга. Начало ХХ века

Кама и Урал

Other publications

Миссионерско-педагогический дневник старокрещенаго Татарина

[1] 2 3

Василий Тимофеев

 

 

Миссионерско-педагогический дневник старокрещенаго Татарина

Источник:
В.Тимофеев. Миссионерско-педагогический дневник старокрещенаго Татарина.
Журнал Министерства народного просвещения. 1868, ноябрь. — стр. 209-240.

Подготовка и публикация текста А.Куклин, 2011 г.

 

— 209 —

Я выехал из Казани 1-го июня, с 11-летним учеником Ефремом Макаровым, на пароходе, по направлению к Елабуге. Кроме нас двоих, крещенных Татар не было; но было пятеро магометанских учеников и один торговый Татарин. 2-го июня, Ефрем сидел на палубе и читал книгу «Чын день кенягясе». Это — новое издание букваря, но только без букварной части, и с прибавлением противу прежняго двух псалмов 33-го и 102-го, «Тебе Бога хвалим», «Видехом свет истины» и одной молитвы. Заглавие этой книжки дано по русски — Начальное учение православной христианской веры, а по татарски — Чын день кенягясе, то-есть, книга об истинной вере. Ефрем читал эту именно книжку, начиная с сотворения мира; а рядом с ним сидел тот торговый магометанин и от нечего делать слушал. Он иногда прерывал чтение замечанием: «Вот и у вас есть в книгах хорошия слова о вере, а я прежде думал, что русская грамота пригодна только для земной жизни». Когда Ефрем дошел до того места в священной истории, где сказано, что пророки предсказали о пришествии Спасителя Христа, Татарин спросил: Кто это Спаситель Христос? — Я сказал: «Это тот самый, кого вы именуете Гайся пагамбярь (пророк Иисус); он спасет всех, верующих в Него, а кто в Него не верует, тот не спасется». Он на это сказал: «Нас спасет Матомет, а не Гайся». — Но вы сами говорите, возразил я, что в кончину мира придет и будет судить живых и мертвых Иисус. На это Татарин сказал, что Иисус придет не судить людей, а победить деджала (антихриста). Впрочем для большей догматической верности, этот Татарин позвал пятерых магометанских учеников; они подтвердили, что их спасет Магомет. — Но в Коране сказано, возразил я, что Иисус будет судить живых и

 

— 210 —

мертвых. Тут между учениками произошел спор: одни говорили, что судить будет Иисус, а другие утверждали, что Магомет. Я сказал, что Магомету не может быть дано такой силы, как Иисусу: Иисус есть Слово Божие, вечно пребывающее в Боге, а Магомет обыкновенный, сотворенный человек. Предвечное существование Иисуса Христа я подтверждал евангельскою историей о благовещении. Тут еще я заметил, что пришествие Иисуса Христа на землю возвещено было сначала самим Богом в раю, а потом о нем предсказывали пророки, а о Магомете никто не предсказывал. Татары сказали: «Напротив о Магомете предсказал сам Иисус в Евангелии, говоря, что он пошлет после себя иного утешителя». Я им объяснил, что в этом обетовании Иисуса Христа говорится, что Утешитель, Котораго Он пошлет, научит всему, чему Он Сам учил, а Магомет учил совсем не тому, чему Иисус Христос. Этот стих из Евангелия об Утешителе я привел по славянски, а потом передал его по татарски. Русские пассажиры, в числе которых очутились на палубе и порядочные, образованные люди, услышав произнесенный мною текст, поняли, что мы ведем разговор о вере, и с любопытством стали слушать нас, и я потом уже нередко произносил текст Писания по славянски, с татарским переводом. В разговоре я между прочим сказал: Так как один только есть посланный от Бога, именно Иисус Христос, то Его одного и должно слушать и Его одного веру держать. Татары на это сказали: «Кроме Иисуса от Бога были посланы Моисей, Давид и Магомет». На это я заметил, что то были люди, родившиеся обыкновенным образом, от людей же, люди сотворенные, а Иисус не сотворен. Татары долго оспаривали несотворенность Иисуса. Когда потом они упомянули, что Моисею Бог даль Таврят (то-есть, закон, Пятикнижие), Давиду — Зябур (Псалтирь), Иисусу — Инджиль (Евангелие), и Магомету — Коран, и что Коран есть последняя и высшая из всех божественных книг, отменяющая все прежния книги; тогда я сказал: Как же можно отменить закон Моисея, когда в нем написаны такия заповеди? — Тут я прочел им из своей книжки по татарски заповеди одну за другой, и после каждой спрашивал: ладно ли? — Говорит, что ладно. — Так, как же их можно отменить? Потом из той же книжки я прочитал псалмы и сказал: вот это из псалтири; ладно ли? — говорят: ладно. За чем же отменять, если ладно? После этого я присовокупил: Вот эти книги у нас читаются в церкви, а вы считаете

 

— 211 —

их отмененными и не хотите читать. На это они сказали: «Но вы сами отменяете, например, обрезание, которое предписано Таврятом». Я сказал, что обрезание заповедано Богом Аврааму еще прежде Моисеева закона; мы заменяем его крещением, которое омывает и очищает грехи.

Разговор наш длился долго. Между прочим, Татары спросили меня, есть ли в наших книгах о воскресении мертвых. Я сказал, что есть, и прочитал из символа веры 11-й и 12-й члены и толкование на них. На это они возразили, что будто в Евангелии нашем говорится, что воскресения мертвых не будет, и в доказательство привели евангельский разказ о том, как саддукеи думали опровергнуть это учение; при этом Татары эту историю совершенно извратили. Я взял Евангелие, нашел это место, и прочитав, показал, что дело было совсем не так, как они полагают; при этом упомянул о разности в учении о вечной жизни в раю у христиан и у магометан, наконец я прибавил, что Иисус Христос сначала воскресил несколько человек, а потом Сам воскрес из мертвых. Ученики-магометане вообще вели спор горячо и крикливо. Я им сказал, что ни я, ни они не были очевидцами тех событий, о которых мы говорим, и горячиться нам нечего. Как я сужу по книгам, так и вы судите по книгам. На это торговец заметил: да, это правда. — А в книгах, сказал я, об Иисусе Христе говорится, что Он делал только добро людям, — исцелял больных, воскрешал мертвых и т.п., а о Магомете в ваших же книгах ничего подобнаго не написано, а говорится, что он людей убивал и другим велел убивать, если кто несогласен принять его веру. Я поэтому сужу и о вере: Иисусова вера должна быть истинная, а Магометова — ложная. После этого спор затих, и мои спорщики один за другим ушли, вероятно утомленные долгою беседой, которую они вели так горячо.

Торговец сам отозвался о них, что народ безтолковый, только кричат, а делом пояснить не умеют, и прибавил мне: «Вот ты говоришь хладнокровно, и многия твои слова мне нравятся, одно только не ладно, что Иисуса равняешь с Богом». — Да, сказал я, потому что Он от Бога пришел и к Богу вознесся. — С этим Татарином я остался в хороших отношениях, и после в дороге он встречался со мной и всегда быль любезен.

В Елабугу мы прибыли 2-го же числа, в воскресенье, часа в три по полудни. Тотчас я пошел к священнику Павлу Яковлевичу

 

— 212 —

Порфирьеву, и доставил ему рекомендательное письмо от его родственника в Казани. Я спросил о. Павла, не знает ли он крещено-татарских деревень; он сказал, что познакомит меня с другим священником, который обыкновенно ходит с иконами по разным селениям Елабужскаго уезда; тот, вероятно, знает такие деревни. Для сего он повел меня к вечерне, которую служил тот именно священник; после вечерни мы пошли к этому священнику, и он действительно указал мне несколько деревень, где живут крещеные Татары.

На следующее утро о. Павел повел меня часу в восьмом к Ивану Васильевичу Шишкину, пожилому старцу, занимающемуся розысканием местных древностей; он постоянно пишет историческая статьи. Я ему разказал о своей Казанской школе, что я учу Татарчат сначала на татарском языке, а уже потом по русски, и как от этого ученье идет охотно и успешно; разказал ему также об учениках, которые теперь уже сами обучают в разных деревнях Казанской губернии. Он слушал с большим участием и сказал, что это действительно должно быть так, что татарский язык для учеников родной и он лучше и удобнее для того, чтоб они уразумели веру православную; наконец, он присовокупил, что если мне удастся устроить в их крае подобную школу, то в Елабуге найдутся добрые люди, которые всячески помогут в этом деле.

Потом я с учеником своим Ефремом (я его повсюду водил с собой) пошел к купцу Федору Кириловичу Стахееву, подал ему письмо от одного Казанскаго знакомаго, брошюру об открытии Братства св. Гурия и несколько книжек на народном татарском языке, изданных нами для крещеных Татар. Впрочем упомянутая брошюра об открытии братства уже прежде была получена несколькими лицами в Елабуге. Федор Кирилович принял нас ласково, распрашивал меня о действиях братства; я сообщил ему, что знал; потом стал я разказывать о своей школе, как учатся мальчики и девицы сначала на родном языке, а потом по русски, как поют православныя церковныя молитвы и другие стихиры по татарски и по русски, и как пение церковных песней на родном языке приводит в умиление всех крещеных Татар, особенно женщин и людей пожилых; передал я ему и об учениках моих, которые теперь сами уже обучают в деревнях по принятому в Казанской школе способу и на языке родном; успешность этих малолетних учителей я подтверждал отзывами местных священников, например,

 

— 213 —

Чуринскаго и Саврушскаго; разказал об учительнице Федоре Гавриловой в деревне Никифоровой. Мой спутник, мальчик Ефрем, был живым доказательством моих слов: он читал из «Чын день кенягясе» о сотворении мира по татарски и потом перевел на русский язык; потом Александр Кирилович дал ему русский календарь и заставил прочитать какое-то приложение историческаго содержания. Ефрем прочитал бойко и затем разказал это по татарски. После этого я заявил, что этот мальчик может петь и молитвы на двух языках. Стахеевы пожелали слышать пение. Ефрем спел «Отче наш» сначала по русски, потом по татарски, и также «Богородице дево», «Спаси Господи люди твоя». Стахеевы слушали разказ мой со вниманием и участием, и пение одобрили, и присовокупили, что такое обучение на родном языке должно действительно содействовать к уразумению крещеными Татарами православной веры. После этого я их спросил: «Вы, как торговые люди, не знаете ли в здешнем краю крещено-татарских деревень; нет ли у вас из среды крещеных Татар знакомых? Я приехал сюда с тою целью, чтобы познакомиться с здешними крещеными Татарами, узнать их язык, сходен ли он с нашим Мамадышским наречием, испытать чрез чтение наших крещено-татарских изданий, на сколько они понятны и интересны для здешних крещеных Татар, наконец посмотреть, в какой степени православное образование существует между ними, и в случае благоприятном, нельзя ли завести и здесь школы в роде Казанской». Стахеевы выразили сочувствие и к этому моему предположению и обнадежили, что если я найду возможность устроить в их местности школы, то непременно найдутся в Елабуге люди сочувствующие, которые пожертвуют денег на такое важное и святое дело.

При этом разговоре пришел председатель Елабужской земской управы, Александр Тимофеевич Дернов, он же и мировой посредник одного участка. Федор Кирилович рекомендовал ему меня и объяснил, зачем я приехал. — Да, сказал г. Дернов, я уже слышал о его приезде и нарочно пришел сюда, чтобы с ним познакомиться. — Федор Кирилович и я разказали ему о школе и о моем ученьи; Ефрем также читал и пел, и г. Дернов похвалил его и погладил по голове. — И у нас в уезде, сказал он, довольно много крещеных Татар, и мы желали бы обучать их, но не знаем, как приняться за дело. Нет ли из ваших учеников приготовленных, давайте нам. — Потом он мне сказал, где какия

 

— 214 —

находятся в уезде крещено-татарския деревни и предложил, не угодно ли съездить посмотреть эти деревни. Сам он был, можно сказать, на пути на свою дачу по дороге к селу Еловому, в котором крещеные Татары живут вместе с Русскими, и приглашал ехать сначала с ним. Я согласился. Он повел меня в управу и показал мне приготовленныя для сельских училищ учебныя книги и другия принадлежности, всего этого очень много; мне он подарил один русский букварь; тут же он мне дал безпрогонный билет на взимание лошадей для моих разъездов по Елабужскому уезду. Через час после того мы с г. Дерновым отправились, мальчик Ефрем был также со мною. Дорогой опять мы постоянно разговаривали с г. Дерновым все о народном образовании. Доехав до его дачи, в деревне Мурзихе, он остался там, а я поехал дальше до Еловаго, куда прибыль пред закатом солнца. Тут я прямо приехал в дом, откуда в 1867 году с 1-го марта по 15-е мая один мальчик учился в нашей Казанской школе. Кстати он был у ворот, узнал меня и пригласил к себе заехать. Отца не было дома, мать же и другие семейные были дома; но вскоре пришел и отец. Он был рад нашему приезду. Сначала мы поговорили о разных разностях; затем на улице услышал я шум женских голосов и спросил, что это такое? «Это, говорят, чук справляют». — Это — остаток от до-магометанской старины — моленье во время бездождия. При этом взрослыя двицы и молодыя женщины бегают по улицам и обливают водой всякаго встречнаго, а иного прямо тащат к реке и бросают в воду. И нашего хозяина обливали водой, вся рубаха на нем была мокрая. Этот обычай сохранился только в весьма редких местах у магометан, но у крещеных Татар он еще во многих местах в силе. — Спросив сына хозяина, своего бывшаго ученика, чем он занимается, читает ли, пишет ли, я потом спросил, есть ли у них в селе грамотеи. Мне указали на нескольких Русских, а из крещеных Татар на одного, по имени Федора. Я послал за ним, и он пришел вместе с своим братом. Федору примерно лет 17, а брат старше его. Он учился в своем селе и еще в приходском Елабужском училище. Я заставил его прочитать из нашего букваря по русски, как мужик сено вез, и проч. Когда он прочитал этот коротенький и весьма простой разказ, я просил его передать по татарски, и он сказал: «Наизусть я не могу разказать». Я велел ему перевести, глядя в книгу. Он стал переводить так буквально,

 

— 215 —

что было совсем непонятно. Потом я велел перевести моему Ефрему. Ефрем прочитал сказку и подробно передал ее по татарски языком правильным и верным. Все этому удивились, как чему-то небывалому. «Как это, говорят, книга одна, а чтецы разные, — один читает — ничего не поймешь, а другой прочитает, так все понятно». Я спросил Федора, какую книгу он учил. — «Историю, говорит, и Евангелие». — Не разкажешь ли чего-нибудь из этих книг? Он сказал: «Ничего не могу разказать». Тут я сказал: Вот как недостаточно такое ученье только по русским книгам; такой грамотей не приносит никакой пользы своим домашним. Потом я спросил: Ты, конечно, знаешь какую-нибудь молитву. Он сказал, что знает «Отче наш» и прочитал правильно; я спросил: Что ты это говорил и кому? Он говорит: «Я не знаю, что и кому, я только прочитал, что в книге написано». Тогда я велел Ефрему прочитать эту молитву с переводом на татарский язык. Ефрем прочитал ее раздельно по предложениям, по русски и по татарски. Слушавшие смотрят на Ефрема и не знают что сказать. «Вот, говорят, что значит: мы читаем одни только слова, а сами не понимаем, что говорим. А этот мальчик такой маленький, а как хорошо все объясняет и разказывает». Затем Ефрем читал из «Чын день кенягясеи», по татарски и тут же переводил по русски, а потом стал читать только по татарски. Все внимательно слушали и говорили: «Вот тут мы все одинаково понимаем, даже и женщины, которыя ровно ничего не знают». Ефрем прочитал и катихизис; я подробнее разказывал о таинствах. Они при этом заметили: «Ох, ходим мы только в церковь, крестимся и проч., а сами не знаем, какую благодать получаем чрез это; смотрим как на один пустой обряд». Потом стали мы с Ефремом петь молитвы, начиная с молитвы Господней, затем воскресные ирмосы четвертаго гласа и великопостные Андрея Критскаго, наконец, «Кто Бог велий». Это пение перемешивалось с подробным разказом о том, когда то или другое поется в церкви и по возможности с разъяснением содержания и происхождения того или другаго стиха. В тот же вечер мы пели по татарски псалмы 33-й и 102-й. Беседа наша продолжалась по крайней мере до 11 часов. Грамотей Федор с братом оставались до самаго конца беседы. Я между прочим сказал им: «Федор собственно грамоту хорошо знает, но только не привык вникать и понимать читанное. Приехал бы в нынешнее лето в Казань в школу, месяца в два приучился бы

 

— 216 —

и читать с толком, и по татарски разказывать и петь молитвы, а потом вернулся бы домой и сам мог бы обучать других, деньги стал бы брать. Если теперь время страдное, то за него можно нанять работника, а потом он заплатит зимою из жалованья, когда станет получать его». Федор и брат его с этим согласились и хотели передать это родителям, а мне сказать по утру. Но на другой день отец послал Федора на реку Вятку за рыбой; так я его уже не видал.

На другое утро, встав от сна, мы пели утренния молитвы, а домашние все присутствовали при нашей утренней молитве, слушали, особенно женщины, и выражали свое усердие и удивление различными возгласами. Напившись чаю, пошли мы в церковь с Ефремом и тамошним сельским учеником Алексеем, отстояли обедню, после обедни я стал показывать Алексею иконы в церкви. Там есть икона Св. Троицы, как Авраам принимал трех божественных странников. — Знаешь ли, что на этой иконе написано? — Нет, говорит, не знаю. — Я ему развернул «Чын день кенягясе» и показал то место, где разказывается об этом священном событии. — Вот, говорю, если бы почаще читал книги, то ты бы и сам знал и другим мог бы пояснить. Потом пояснил ему и другия иконы, как то: Апостолов Петра и Павла, и над вратами ограды икону Архангела Михаила. Пока мы ходили у ограды, священник вышел из церкви; я представился ему, и он пригласил меня к себе. В его доме я говорил об учении и дал ему по одному экземпляру татарских книжек. Он по этому поводу сказал, что у них есть несколько татарских книг, но только будто бы язык здешних Татар не такой, как в Казанской губернии, есть большия разности. — Я сказал ему: «Что касается языка, то я могу заверить вас, что в здешнем языке противу Казанскаго нет ни малейшаго различия; я как природный Татарин могу ясно различать татарские звуки». — Я показал ему, как нужно читать некоторыя буквы, произношение которых в русском языке не подходит к татарскому. Естественно, что иные звуки русские отличаются от татарских: для этих звуков взяты русския буквы не точно, но сравнительно более приближающиеся к татарскому звуку. Например, русскаго звука ж у Татар нет, а есть дж смягченное, которое иные, как в Чистопольском уезде, выговаривают как смягченное з. Стоит только наблюдать при чтении эти немногия замечания, и дело пойдет удовлетворительно. После этого батюшка прочел несколько

 

— 217 —

строк довольно сносно. Он мне указал на нескольких грамотеев из числа крещеных Татар своего прихода, кроме тех, с которыми я уже познакомился.

Когда я от священника пришел к своему хозяину, он мне говорит, что у них был сход; он на сходе разказывал обо мне, и старики просили его передать мне, чтоб я у них открыл такую же школу, как в Казани, и велели показать мне дома удобные для школы. Он мне показал три дома, довольно просторные и чистенькие; один особенно мне понравился. Кстати замечу, что не так далеко оттуда есть крещено-татарское село Умяк (церковь впрочем построена весьма недавно), известное, к сожалению, развратною жизнию женскаго пола, особенно около февраля, когда расторговавшиеся купеческие прикащики разных наций проезжают чрез эту станцию с Мензелинской ярмарки. Быть-может, это соседство бросает несправедливую тень на другия селения; но я затруднился бы послать туда мальчика, выросшаго в простых и скромных нравах. Тут нужно сделать как-нибудь иначе.

По указанию местнаго священника, я в тот же день поехал в деревню Малое Еловое, в двух верстах от села. Повез меня туда отец моего ученика Алексея, Федор Афанасьев, и прямо к Николаю Михайлову, у котораго — грамотный сын Александр, лет 14-ти. Николая Михайловича я встретил на дворе, поздоровался с ним и высказал, что я слышал от дяди Федора, что у него сын грамотей, и как я очень люблю грамотных и сам занимаюсь в Казани обучением крещено-татарских детей грамоте, то и приехал нарочно познакомиться с ним и его сыном. Федор тоже рекомендовал меня. Он пригласил нас в избу. Мы вошли, потом позвали грамотнаго мальчика; далее наша беседа шла почти также, как в селе Еловом у Федора. Мальчик Николай оказался также умеющим хорошо читать по русски, но без всякаго понимания. У него много книг: Евангелие славяно-русское, часослов, святцы, Друг детей Максимовича и еще некоторыя. Он прочитал нам из Евангелия от Матфея 1 гл. 18 ст. потом из святцев кондак на Усекновение главы Иоанна Предтечи: по славянски читает очень бойко и по ударениям правильно. Но ни евангельской истории, ни тем более кондака он не мог разказать по татарски. Я при этом показал в Евангелии то место, где говорится об усекновении главы Предтечевой. Ефрем мой прочитал все это место и изложил по татарски. Отец и мать Александра слушали Ефрема с изумлением

 

— 218 —

и сказали: «Вот так ученик, а наш сын учился зимы четыре, а не умеет так разказывать ясно». При этом я показал то же место из татарскаго перевода Евангелия и прочитал его. С этого началось чтение татарских книг. Ефрем прочитал из «Чын день кенягясе» весь катихизис. После того хозяйка сказала: «Эй, откуда это привел вас сюда Бог! Сын мой учиться учился, а никогда так нам не разказывал». После этого я просил его прочитать некоторый молитвы; он прочитал правильно, но ничего не понимал. Даже и родители его умеют наизусть читать молитвы, но также без понимания. Вообще они мне показались очень религиозными и расположенными к православию. Между прочим, этот Николай разказывал, как в Казанской губернии встретились раз с ним Татары и старались расположить его к магометанству; он не согласился, но не умея никакого дать ответа, только молчал. Татары ему внушали, что если он в последния минуты перед смертию скажет: «ля яляга илля лла, Мухаммед ресулю дла», — то в рай пойдет. Замечательно, что по его словам в русской вере его поддерживало не столько Писание, которого он не понимал, сколько действия русских людей сравнительно с Татарами: как человек торговый, он замечал постоянно, что Татары стараются друг друга порочить, а Русские не так и в разчете Русские честнее Татар.

После чтения катихизиса мы с Ефремом стали петь молитвы, сначала «Отче наш», потом другия молитвы и некоторые ирмосы, и пасхальное «Христос воскресе». Это нашего хозяина, как обыкновенно и других людей в других местностях, сильно поражало; нас заставляли повторять несколько раз «Христос воскресе»: этот краткий тропарь по русски известен всем крещеным, которые только ходят в церковь и принимают к себе иконы на Пасху. Наконец, пропели «Заступнице усердная». После этой молитвы родители выражали свое сочувствие так: «О, еслиб и наш сын так умел петь, как ты, мы с удовольствием бы слушали его пение».

Поговорив довольно много, я хотел ехать; но они сильно упрашивали остаться ночевать, чтоб еще побеседовать: нам, сказали, никогда не приводилось так говорить ни с кем, и может-быть, не придется. Когда я согласился остаться, заметна была особенная их радость. Весь этот вечер провели мы в религиозных и назидательных беседах, чтении и пении. Они нам истопили баню, которая у них на подобие русской бани. На утро также мы пропели на утренней молитве все, какия есть в «Чын день кенягясе» молитвы и Тебе

 

— 219 —

Бога хвалим. Все семейство слушало со вниманием и вместе с нами молилось усердно. Они спросили, отчего это у нас крещеные Татары дома не молятся и не постятся. — «Оттого, сказал я, что они не понимают смысла и силы молитвы». У них много икон, полна божница, как в лучшем русском доме. Я все эти иконы одну за другой брал в руки и изъяснял их содержание. Так я везде делал, где только был. Наконец, Николай Михайлович усердно просил меня взять к себе его сына для обучения. Я согласился. Тогда он просил взять и другаго сына. Я согласился и на это. За тем он сказал, что с его сыном вместе учились из Малмыжскаго уезда знакомые или родные мальчики, всего человек шесть, и в том числе один Вотячонок; он стал и за них просить, чтоб я и их взял: «только, говорит, я боюсь, что это будет уже слишком много». Но я ему сказал, чтобы привозил всех, кого знает и желает, всех приму.

В этом же доме я услышал, что есть в той деревне грамотный солдат, который хорошо разказывает священную историю. Я пожелал его видеть. Но он почему-то в тот день не пришел. Я уже на другой день, отъезжая, встретился с ним на улице, и мы обменялись несколькими словами; можно было впрочем заметить, что он человек хороший и набожный. Везде, где я был, давал татарския книги; ему также я дал несколько книжек.

Николай Михайлович послал своего грамотнаго сына Александра отвезти меня на своих лошадях до станции, верст за десять. На пути я зашел к мировому посреднику Николаю Амосовичу Заварзину; он меня весьма обласкал, долго говорил со мною; к сожалению, мы только в одном не сошлись с ним, именно в отношении преподавания на татарском языке. Мы приехали в Елабугу 5-го числа, часов в 5 вечера. Тотчас же я явился к г. Дернову и объяснил ему результаты своей поездки. Он с своей стороны обещал полное содействие к открытию школы в селе Еловом.

[1] 2 3

Copyright © 2011-2014 All photos by Ludmila Pachomova and Aleks Kuklin

Copyright © 2011-2014 Design and layout by Aleks Kuklin