Другие публикации

Other publications

Жизнь Елабужского купца Ивана Васильевича Шишкина, писанная им самим в 1867 году

 

1 [2] 3 4 5 6



[Предисловие И.Р.Гафурова]
[Предисловие Г.Р.Руденко]
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
Глава XI
Глава XII
Глава XIII
Глава XIV
Глава XV
Глава XVI
Глава XVII
Глава XVIII
Глава XIX

 

— 7 —

 

Глава I

Происхождение фамилии Шишкина из числа старожилов села Трехсвятского, «из которого наименован город Елабуга».

Известный предок по фамилии некто Дмитрий Степанович Шишкин, который имел четырех сыновей: Ивана, Тихона, Прокофия и Афанасия. Oт Ивана и Прокофия род почти прекратился; от Тихона есть один правнук в ничтожном положении, Афанасий же был в обществе видным человеком, что доказывается тем, что он был избираем до открытия города в первые крестьянские должности, а по открытии был избираем от крестьян заседателем в уездный суд, и по домашней экономии был хозяин хороший и имел мастерство медное и серебряное и, по последнему, именовался серебряком и в последствии долго продолжали именовать его детей и внучат Серебряковыми. Афанасий имел трех сыновей: Василия, Степана и Дмитрия. Старший Василий, отец Ивана, был человек предприимчивый и добросовестный, поступивший из крестьян в купечество, избираемый во многие градские должности, два раза служил градским головою и от общества имел похвальные листы. Ему с самых молодых лет не понравилось серебряное мастерство, которое оставил, но все-таки до старости был во многом искусный мастер. Доказательством этому служит то, что сам, самоуком выучился отливать церковные колокола; и был им вылит в здешний собор первый большой в 300 пудов колокол, который был во всех отношениях отличный и существовал очень долго, но по разбитии перелит его братом Дмитрием. И также собственно им самим отлиты и сделаны все металлические стенные часы

 

— 8 —

с четвертями и минутами, которые и по сие время более 80 годов существуют. Также занимался много починкою карманных часов, и был великий оружейный знаток и мастер, отличный стрелок и неподражаемый оружейный охотник. Эта охота всю его жизнь состояла на первом плане. Когда начал заниматься торговлей, за товаром ездил на известную в то время Макарьевскую ярмарку, и как человек любопытный и предприимчивый, то кроме товара привозил вновь появившиеся в то время, кроме ружей, часы с курантами и с кукушкой. По возвращении домой с покупками его постоянно посещали чиновники и прочие граждане, смотрели и удивлялись. В те времена эти вещи были совершенное волшебство, а прочие жители слушать кукушки и пение в часах песней приходили на улицу, под окошко, слушали, удивлялись, а некоторые плясали.

Родитель мой, Василий Афанасьевич, был женат на дочери коллежского секретаря Афанасия Ивановича Зотикова, того Зотова, род которого ведется от попа Зотика, которому царь Иван Васильевич Грозный после взятия Казани прислал в дар икону трех святителей в 9-главом киоте, эта икона и киот в Покровской церкви и по сие время находятся. Он занимал должность повытчика духовного правления, но управлял по своему уму не только всем духовным правлением, попами и протопопами, но и гражданские чиновники от него много зависели, на которых он тоже имел большое влияние, и к тому же был искусный мастер по многим предметам. Его-то дочь, Авдотья Афанасьевна, была женой Василия Афанасьевича. Они имели трех сыновей: Ивана и Ивана же 2-го и Василия, и двух дочерей: Феодосию и Александру. Старший сын не был женат и на 55-м году помер; третий — Василий два раза женат и имеет свой особый дом и много детей, а второй Иван (то есть я), о котором идет речь, родился в 1792 году мая 30-го числа в среду и детство препровождал с прочими сверстниками в городе Елабуге в общем семействе с детьми от дядей. Но на восьмом году был увезен в деревню Мальцево, стоящую от города в 6-ти

 

— 9 —

верстах, по случаю родителем взятой мельницы на 12 лет. Для управления оной родитель и переехал со своим семейством на постоянное жительство в эту деревню, в которой постоянно прожили 10-ть годов.

 

Глава II

В деревне и до деревни воспитание продолжалось самое последнее. Начально родительница учила азы. Она знала всю азбуку и имела очень хорошую память. В последствии, когда родитель выписал географические карты, она знала и показывала на них, бывши неграмотной, все европейские столичные и прочие большие города и склады, разумеется, по славянской азбуке. Но я довольно был понятен и тоже имел хорошую память. Азбуку скоро выучил и потом был отдан учиться часослову, «что назывался часовник» Покровской церкви дьякону Ивану Яковлевичу, у которого нашей братьи училось до 30 человек. Читания были порядочные, в особенности, когда сам почтенный учитель явится. Но появление его было нечастое, и в отсутствии его происходило то, что называется, кто во что горазд. В это время присутствовала почтенная его половина — старушка «тоже неученая грамоте», которая сидела за гребнем, пряла и наблюдала. Часто временно лучиною останавливала известных шалунов и настаивала, чтобы читали, а чего читали, до этого ей дела нет, поэтому не читали, а только бунчали, и учение происходило самое плохое.

В одно время учитель-старик взял меня в особую комнату и начал прослушивать часослов, который я очень мало знал. За что меня порядочно бранили и только бранили, а не более. А если бы другого, то бы должны бить розгами; а я был внук Афанасия Ивановича Зотикова, а учитель был деду знаком, а его очень боялись и почитали, и поэтому было для меня снисхождение.

 

— 10 —

Я пробыл у него с полгода; родители, не увидев успеха, взяли меня и отдали деду Зотикову, у которого я собственно по своему произволу занимался. И занимался более учением писать. Дед же был и стар, и слаб к рюмочке, и поэтому не было никакого успеху, и я от него скоро был взят и учился дома, что называется самоуком, под наблюдением родительницы, которая почти также наблюдала, как и дьяконица. Но все-таки выучился читать и писать, хотя не очень бойко. В последствии родители имели попечение по сему предмету, чтобы как-нибудь более приобрести назовем хоть образование, и для чтения родитель из Вятки привез нам книг именно: Лоллоту и Фанфани, Квартира в лесу, староизвестные романы. Но и после старался для сего предмету, выписывал некоторые книги и географические карты и все-таки из них я мог кое-что понимать. (А сам родитель часто временно по вечерам читал Четьи Минеи, то есть Жития Святых, которые мы со вниманием слушали, и они на меня имели большое влияние, так что я готов был подражать многим). К тому же дед Зотиков подарил мне старинную книжку даже без корочек и без названия, но я в последствии узнал, что эта книга имела название «Наука счастливым быть», которая мне пришлась, что называется, по сердцу. В ней очень много нравственного и патриотического. Я ее несколько раз читал, много из нее выписывал и могу сказать, что я из нее много хорошего занял, и всю жизнь свою был за этот подарок деду моему благодарен. Без нее бы я, кажется, не был тем, кем она меня создала. Потом достал Плутарха «Описание великих людей», которую тоже несколько раз читал со вниманием и, наконец, принудил себя не только к чтению, но и к охоте к этому. На 13-м году моего возраста средний дядя, Степан Афанасьевич, взял меня с собой в село, в котором он несколько десятков лет красил пряжу и холсты, и я у него занимался получением, раздачею, и расчетом пряжею и холстов, заменял большого, а за это от дяди многократно слышал похвалу. И сверх того поручено мне было тогда же поднять

 

— 11 —

колокольные формы, находящиеся у Макария на колокольном заводе, имеемом дядьями с Пономаревым на вымостках, чтобы не потопила вешняя вода, что я и исполнил надлежащим порядком. Но эта комиссия для меня была немаловажна в те годы и такое имела впечатление, что я о ней всегда помнил. Ехал в Лысково в марте месяце на протяжных с обозом и простудил коленки, отчего была все лето большая боль. По приезду домой родительница поила меня дорогим корнем, и от этого болезнь прошла, но все-таки в последствии оказалось, что часто временно коленки продолжали мозжать. Десятилетняя жизнь в деревне продолжалась ничем незаметно. В деревне примеры и дела деревенские на меня не действовали, но, к счастью моему, почему-то я не имел ни какого ни с кем товарищества, а по временам, в особенности в праздничные дни, сидевши с крестьянами, рассказывал им многие анекдоты, вычитанные мною из книг, а также о землях разных государств и о прочем, что они охотно слушали, а дома почти постоянно кое-чем занимался, и поэтому домашние экипажи зависели от меня. Я их починивал и даже новые делал, и всю сбрую и прочую принадлежность я исправлял. Даже в лес за бревнами ездил, и оные сплавлял с рабочими водою в город, но и при всем том был порядочно искусный мастер по многим предметам, или лучше сказать, ничего для меня мудреного не было.

Я много мог понимать, постигать и делать. Доказательством сему служить могут мною сделанные стенные и все почти деревянные часы, кроме шестерней и шитиков в них, которые ходили удовлетворительно. И они были сделаны в одну масленичную неделю: в деревне кататься негде, да и не с кем. Во избежание скуки это делалось. Жалею, что не сохранились они: я их продал, вскоре может с надеждой другие сделать, но других-то не привелось делать, а чинить и некоторые вещи вновь приделывать постоянно продолжал безвозмездно знакомым. Так равно дочинивал и карманные часы, занимая все оное от родителя.

 

— 12 —

 

Глава III

Через десять лет переехал жить в город на постоянное жительство. Родитель с дядями разделился и строил в городе на том месте, где и теперь проживаем, дом: низы — из бутового камня, а верх — деревянный, в котором подходящая мне работа во многом была произведена мною. Состояние имели очень ограниченное. До раздела с дядями старший мой брат Иван Васильевич по примеру дядей занимался синельным мастерством с несколькими работниками и половинщиками.

Родитель ездил в ростовский уезд красить, и приобретенные выгоды поступали к дядям в общую кассу, а он вместо этого пользовался от мельниц, которые, кроме мальцевской, он вновь выстроил с Катковыми, и вместе содержали с ними в селе Бережные Челны за Камой. Также вновь им была выстроена мельница при селе Т…синке. Но брат после раздела с дядями уже не ездил никуда, а также умел отливать для церквей колокола и частью оными занимался, а также мельницами, и торговлей хлебом в малом виде. Потом такое малодействие и почти праздная жизнь понаскучили. Стали просить родителя заниматься чем-нибудь большим. Он на это согласился, и старший брат в Перми купил судно, которое нагрузили хлебом частью от своих мельниц и частью купленным, и отправился на оном я вверх по Волге. Хлеб продал в посаде Пучеже по выгодным ценам. Это занятие поощрило нас на хлебную торговлю более прежнего.

В этом году я был выбаллтирован* в градские старосты. Это было в 1818-м году. Ранее сего за два года дядя меньший, Дмитрий Афанасьевич, просил моих родителей дать согласие выбрать меня в магистрат** в ратманы, потому что он тогда был бургомистром, надеялся, что я мог заменять его в этой должности.

(*) Выбаллтирован — избран.

(**) Магистрат — городское управление.

 

— 13 —

Мои действия видны были тогда в общественных собраниях, в которые я начал ходить и рассуждать с 17-ти лет.

И мои все действия и суждения постоянно были в пользу общества, да и к тому же дельные. Общество обратило на меня внимание, и потому рано начало меня выбирать в общественные должности, обойдя старшего брата. После этого бывший градской голова Федор Егорович Мыльников, который часто временно присылал за мною советоваться иногда по интересным общественным делам.

В 1819-м году я женился в Казани. Взял у казанского мещанина Романа Ивановича Киркина дочь, девицу Дарью на 18-м году, которая постоянно воспитывалась у тетки своей Екатерины Ивановны, вдовы Курбатовой, проживающей в последствии в слободе Ягодной, где тоже проживали братья, купцы Иван и Петр Котеловы. Первый, Иван, был отец крестный моей жене, и поэтому она более всего в этом доме проживала с сестрами двоюродными Еленой Ивановной и Марьей Ивановной.

Далее мы начали строить сами новые барки* и имели их иногда по две и по три, и отправляли хлеб в Нижний и Рыбинск частью свой купленный и частью брали у других на поставку.

В продолжение нескольких годин случились немаловажные неприятности. В одно время судно с хлебом с 1000-ю кулями от сильной бури потонуло против Красновидова, повыше Богородских, на котором находился судоотправителем меньший брат Василий. Oт сего убытку не последовало потому, что хлеб подорожал. После этого через несколько лет тоже случилось несчастье: барка с хлебом с 2000-ми кулями пониже Казани сгорела. В этом пожаре сгорели 5 человек бурлаков. При ней тоже отправителем находился старший брат, Иван Васильевич. Загорелось в полночь во время сна на ночлеге, и от какой причины неизвестно. Хлеба горелого осталось с 500-т. кулей, а от барки осталось одно

(*) Барка — деревянная баржа.

 

— 14 —

днище. От сего обстоятельства последовал немалый убыток. Небольшая часть была хлеба чужого на поставке.

 

Глава IV

На 1824-й год на трехлетие выбаллтировали меня в магистрат старшим бургомистром с положением почти всех избирательных шаров. В той должности служили безотлучно и не только беспристрастно, но с большим усердием и знанием дела. До меня в магистрате производились чудеса: не знали законов правосудия, а действовали одними интересами секретарей, которыми были Василий Фирстов и после его Федор Фирстов, «который и при мне служил». Что они делали в магистрате решением дел! В особенности по интересным делам. До чего город довели, что почти никому ничего нельзя было давать. Если кто у кого успеет взять товаром или деньгами на 500 или на 1000 руб., то и не зови своими. Он по прошествии известного времени подает в магистрат просьбу, что от неблагоприятных обстоятельств получил убытки, и отдать долги не имеет в настоящее время возможности, а согласен удовлетворить своих кредиторов через десять лет по 10 процентов на рубль в каждый год. И для этой принаровки надает фальшивых векселей вдвое больше против настоящих долгов, и, разумеется, в магистрате всех кредиторов огласит. Магистрат, согласно предположению должника, спрашивает всех кредиторов, согласны ли они на предложение должника. Разумеется, настоящие кредиторы не согласны, а фальшивые, которых вдвое более и по сумме, и по числу, согласятся. В подтверждение этому они в магистрат подают сказки или просьбы, что рассмотренные у должника дела и счеты, пришли в несостояние, после уплаты части долгов, и будто от непредвиденных торговых обстоятельств, получились убытки. И тем дела совершенно заканчивались, а в

 

— 15 —

десять лет много воды утечет. В таковое-то время я поступил бургомистром и решился, во что бы ни стало и это зло искоренить. Начально обратил внимание на секретарей, виновников этого зла. Но секретарь, т.е., письмоводитель Федор Фирстов, который клятвенно уверял, что он против моей воли ничего делать не будет, а всегда будет верным исполнителем моих приказаний, которого я поставил, и он в продолжение всей моей службы не делал да и не мог ничего вредного делать, хотя и были у него на то большие желания. По вступлении мною в службу первое дело приводилось решить серьезное. Мещанин* Галавтин находился в уезде в питейном заведении у целовальника подносчиком. По росту и виду совершенный мальчишка, а по справке оказался совершенных лет. Он изобличался следствием в растлении несовершенных лет девочки, дочери сидельца. По этому делу своеручно мещанин признался в растлении, и поэтому по тогдашним законам подлежал тяжкому наказанию кнутом и каторгою. Из дела уж прояснилось, что у них было на это согласие, но при следствии, за такую обиду, принесенную отцу девочки, наверно от него было настояние к обвинению подносчика. При подтвержденных допросах подсудимый совершенно заперся, и что он показания хотя и писал своей рукой, но совершенно не знал, чего писал, потому что был приведен следователями домогательством своей вины в большой испуг и беспамятство.

Но неоднократными увещеваниями священником подсудимый решительно не осознавал и просил, чтобы дело передали другим следователям, и он, наверное, надеялся, что останется невинным, а следствие и собственной руки показание, по которому сознался, и подлежало дело к решению, а подсудимый — к наказанию. Но я, видя из обстоятельств дела непрямое намерение к насилию, решился остановить дело. Представил в губернское правление с описанием обстоятельств и со своим заключением, что подсудимому

(*) Мещанин — лицо городского сословия, составлявшегося из мелких торговцев и ремесленников, низших служащих.

 

— 16 —

представлены не все средства к оправданию, и потому не угодно ли будет губернскому правлению приказать дело доследовать. Оно согласилось с представлением магистрата и нарядило произвести следствие заседателю уголовной палаты. Что же вышло по новому следствию? Оказалось, что подсудимый совершенно оправдался и по решению дела решительно ничем не наказан и от суда и следствия освобожден. А то решительно бы человек мог погибнуть почти совершенно без вины.

Потом поступило дело в магистрат двух братьев купцов Федора и Тимофея Шабалиных (первых в то время в Елабуге торговцев) о несостоятельности на сумму несколько десятков тысяч рублей, и то же на выше прописанных правилах. Но я, не смотря на эти плутни, определил должников Шабалиных допросить подробно, взять с них показания, от чего последовали убытки. Но первый и старший Федор, «который по делу более действующим значился» не соизволил мне отвечать потому, что он мне не доверяет и меня по этому делу отводит. Но я, несмотря на его отвод, решительно ему сказал, чтобы он отвечал, а если не будет отвечать, то его пошлем в тюрьму на неделю. Он, никак не воображая этого, все-таки не согласился отвечать. И я по этому сделал постановление отослать его в тюрьму на неделю. И подписавши отношение, из присутствия вышел. И после меня исполнили постановление, и Шабалин в тюрьме неделю высидел, и после этого стал все исполнять, что от него требовалось. А так как они были должны немало и здешним купцам, которые просили, чтобы им потачки не делать, потому что они имеют спрятанный товар и деньги. Поэтому Шабалину представили две недели для сделки наличными с купцами. Но Федор ничего не мог сделать. По прошествии срока опять его отправили в тюрьму на неопределенное время, эти действия имели большое влияние в городе в особенности потому, что первых торговцев посадили в тюрьму. К тому же несмотря и на то, что у Федора был старший брат Степан большой съедуга*,

(*) Съедуга — сварливый человек.

 

— 17 —

ябедник и писака, которого все боялись, его обид и сутяжничества, но я ничего не боялся, действовал, даже в последствии по особому делу и самого Степана садил в тюрьму. А Федор скучился сидеть в тюрьме, выпросился из оной с тем, чтобы учинить сделку с кредиторами, его выпустили, и он наличными с кредиторами учинил сделку удовлетворительную, а иногородние купцы не претендовали. Тем дело его и решили.

Во время моей службы бургомистром, то есть в 1824-м году, во время путешествия государя — императора Александра Павловича по России, в бытность его в Ижевском заводе, мы туда с градским головой дядей Дмитрием Афанасьевичем и гражданами до 10 человек ездили и представлялись; подносили хлеб-соль лично государю через мои руки, который, обойдя заводских и сарапульских граждан, с нашим головой долго разговаривал. Спрашивал, велико ли общество, какая торговля, велик ли город, есть ли каменные дома? На это голова ответил, что каменных домов до 60-ти. Это государю показалось приятно. Он обратился к Дибичу и сказал: «Представьте уездный город — какая деревенька». Потом мы все вышли, и государь выехал в церковь. А в магистрате было другое дело подобное Шабалиным.

Татарин Тимирка Хамитова просил, чтобы его дело решилось в его пользу, потому что он действительно потерпел по торговле убытки. Я на это ему утвердительно отозвался, что если он по своим действиям прав, то мы не посмотрим ни на кого и его оправдаем. А если он виноват, то в товарищи к Шабалину, туда же пошлем в тюрьму. После этого предлагал мне он 400 р. за то, чтобы я взял паспорт и выбыл из магистрата на несколько месяцев, но, разумеется, на это последовал отказ, и видна была его несправедливость в деле. Я решился не выдавать из магистрата, дабы не дать случай в мою службу сделать какое-либо мошенничество. И что же вышло? Дело Тимирки поступило в магистрат, а сам он проживал в уезде. Из магистрата сообщили о присылке его. Из уезда сообщили, что он не здоров и не может явиться. По прошествии времени еще и еще — все был болен. Мы в

 

— 18 —

губернское правление представляли неоднократно. Оно предписало освидетельствовать его медику, который нашел его болезнь достаточно серьезной для того, чтобы ему не ездить. И так в течение моей службы не могли его вызвать. А после моей смены в первом же месяце Тимирка выздоровел и явился, и дело его магистрат решил по примеру прежних плутней в его пользу, потому что письмоводитель был тот же Федор Фирстов, который при мне ничего не значил, а после меня начал ворочать не только магистром, но и градским головою. Даже решился командовать и полицией. Да и стряпчий не смел рта разинуть, потому что на его счастье в это время был один другого лучше. А о магистратских присутствующих я и не упоминаю, потому что они и этого не заслуживают, чтобы о них поминать, потому что были, что называется «дурак на дураке», а только письмоводитель их и понуждал. Доказательством их глупости служит то, что когда вступали в должность, то надо было подписать постановленный протокол.

Бургомистр спрашивает письмоводителя: «Как подписать?» Тот буквально сказал. Первый подписал. Второй спрашивает. От письмоводителя ответ: также подписывайте. Он также подписал из слова в слово, что и вышло два бургомистра одного имени и прозвания. Вот вам и бургомистры. Да, к несчастью, почти не бывало настоящего. Да и в настоящее (1864) время не лучше упомянутых прежних.

 

Глава V

По выбытии моем от службы бургомистра через некоторое время в общественном собрании письмоводитель Фирстов начал упрекать меня по службе, что я действовал самоуправно и деспотически /и с прибавлением; «что ты поездил на моей шее»/, хотел тем возбудить общественников как будто о жестоком моем действии. Разумеется, во всех обществах много людей неправильной нравственности, но к нему никто приставать

 

— 19 —

не смел, а я объяснил, какие дела, к чему они могут вести и какие от сего могли быть последствия, и по таким делам необходимы были таковые мои действия. А на жалобу письмоводителя, что я ездил на его шее, я подтвердил; что иначе тебя и иметь нельзя; тогда ты сядешь на шею, что в последствии и случилось. Не прошло году после моей службы, как Фирстов так надоел всему обществу, что его никак не могли терпеть письмоводителем в магистрате, и тоже просили у меня совета, как можно от него избавиться. В таком случае при общественном собрании я же написал приговор от общества. В приговоре были прописаны сильные и доказательные причины, по которым общество выразилось, что его ни в каком случае терпеть не может в магистрате письмоводителем, и поручило градскому старосте предоставить приговор в магистрат и просить его на законном основании Фирстова удалить. Фирстов, испугавшись, тотчас из магистрата пишет голове, что он отказывается от должности и просит приискать другого. А потом и другое отношение, что Фирстов отказался. Но приговор все-таки пошел в ход, потом дело продолжалось в палате лет десять. Досталось на калачи Фирстову и присутствующим магистрата, кто его поддерживал.


 

1 [2] 3 4 5 6


 

Публикации по теме:
И.В.Шишкин. История города Елабуги
В.К.Магницкий. Иван Васильевич Шишкин. 1792-1872
В.К.Магницкий. Иван Васильевич Шишкин, гражданин г.Елабуги
Архимандрит Иосиф. Обозрение Вятской епархии



Наверх
blog comments powered by Disqus