История города Елабуги
Иван Васильевич Шишкин
Вместо вступления. Краткий очерк г. Елабуги.
Глава I. От древних времен до взятия Казани.
Глава II. События от покорения Казани до Акаевскаго бунта.
Глава III. Акаевский бунт в здешней местности.
Глава IV. О бытности Пугачева в здешней местности.
Глава V. Современное состояние города.
Приложения.
Дозорныя книги дворцоваго села Тресвятскаго 1621 г.
Указ из Казанской Дворцовой Конторы о ловле рыбы про царский обиход...
— 21 —
Глава IV.
О бытности Пугачева в здешней местности.
В начале Ноября 1773 года, Оренбургской губернии, из села Бетков, находящагося за р. Камой, в виду Тресвятскаго, прискакала на лошадях более ста человек из партии Пугачева. Остановившись на лугах в виду села, они послали гонца с требованием жителей для переговоров; — и жители не прекословили и отправили двух человек на верховых лошадях для узнания, чего от них требуют. Лишь только они прибыли, как из сволочи Пугачева нашелся один какой-то грамотей, который взялся прочитать указ самозванца — или вернее сказать — указывая на бумагу, прибитую к столбу, он кричал, сколько возможно громко, чтоб они покорялись императору Петру III, находящемуся не вдалеке за р. Камой, в противном случае должны страшиться гнева его: их селение будет разграблено, выжжено, и все они истреблены. Уполномоченные послы из Тресвятскаго на крик толкователя указа самозванца отвечали: что они присягали Императрице и присяги своей не нарушат, и даже готовы защищаться;
— 22 —
— тем и кончились переговоры. Конница Пугачева поскакала обратно, а посланные Тресвятскаго возвратились в свое селение.
Такой решительный ответ был дан не без основания. К востоку над крутым логом, где протекал ключ, к югу, где р. Тойма, была крепость, о которой выше уже было говорено. Так как она в последнее время, после усиления Башкирцев, была разрушена, то жители обратили теперь на нее внимание: кое-где поправили, вооружились бердышами и охотничьими ружьями. Из среды своей избрали способных людей, поставили их кое-как на военную ногу и учредила денные и ночные караулы. Условным знаком был набат, по которому все, кто мог, должны были являться для защиты. При всем этом, сознавая ненадежность крепости и свое безсилие пред многочисленной буйной сволочью, которую ожидали, они решились послать в Казань с известием о своем положении и с прошением о помощи для удержания скопищ Пугачевских, но более всего, как мы увидим , они возлагали надежду на Бога.
Жестокость Танаевцев-бунтовщиков над духовными села Тресвятскаго в дни Пугачева.
Когда молва о самозванце, находящемся в Оренбургской губернии, сделавшейся жертвою его неистовства, более и более увеличивалась, к прискорбию жителей Тресвятскаго, нашелся из среды их один негодный, промотавшийся изверг, по имени Алексашка Бурмистров. Он был самой худой нравственности, дерзкаго характера, известный кулачный боец, ростом высокий, словом: имел все качества, составляющие разбойника. Промотавши свое имение и дошедши до крайности, он, заслыша о мятеже, в надежде при том поправиться, сбегал за Каму в стан мятежников и, возвратившись оттуда в полной казацкой одежде, объявил себя полковником в службе царя Петра Федоровича и с тем вместе начал распространять разные нелепые вредные глухи. Но это не могло нисколько поколебать Тресвятчан, потому что он вполне был им известен. Они увещевали его, чтоб он обуздал свой язык и сбросил с себя звание
— 23 —
полковника самозванца, но ничто его не вразумляло. Такое упорство его отяготило судьбу некоторых духовных лиц, и вот как это случилось. Один богатый здешний житель праздновал крестины; — нахал, крикун Алексашка пришел незваный в собрание и так кричал, что буйство его, в разсуждении законной власти, вышло из границ. Духовные тут бывшие: протоиерей Спасский Иоанн Александров, священники: Григорий Троянский и Федот Романов, после бесполезных увещаний, решились с жителями взять его и представить в Казань, как возмутителя против законной власти. Они взяли его и, завязав его в куль, повезли с провожатыми по дороге в Казань, как документ верности своей к Престолу, радуясь, что тем ограничат зло, безчестившее их паству. Прибыли в село Танайку, где уже проявлялся дух возмущения, и Танаевцы из любопытства собрались к тому дому, где остановились проезжие. От множества народа произошел шум и крик, и Алексашка, пользуясь случаем, закричал в куле: «Батюшки! народ православный! Я полковник Государя Петра Феодоровича, — не выдайте! Злодеи хотят меня погубить!» Такой отчаянный вопль побудил народ обратить внимание, его выпустили из куля и развязали. Получивши свободу, изменник немного употребил труда, чтоб преклонить на свою сторону народ, уже колебавшийся, чему главной причиной были крестьяне Рябышевы. Они были зажиточные, плутоватые, можно сказать, все селение держали в руках, и первые о вести при самозванце внушали жителям, что он Государь. (Их нет уже на свете, но племя их не перевелось еще. Персть Божий положил на них печать свою, род их в презрении у мирян и едва-едва поддерживает свой быт). Алексашка и Рябышевы до того ожесточили заблудших, что те излили на духовных всю свою ярость. Они били их, таскали за волоса по земле, топтали ногами и наконец посадили протоиерея в тот куль, в котором быль доносчик, а священников в другие, чтобы бросить их в близь текущую Каму. Услышав о том, священник их села явился к ним и умоляющим голосом просил их говоря: «что вы делаете? опомнитесь! Ради Бога, прошу вас, не губите невинных»! Народ будто обезумел. Рябышевы же закричали: «пошел прочь, когда хочешь добра, не то и для тебя найдется куль». К
— 24 —
счастию нашлись из крестьян старики, которым бросить в воду духовных показалось ужасным преступлением. Они заговорили: «что мы за самосуды! Кто дал нааам право судить и губить? Если мы самовольно их погубим, то придет время и нас станут за это судить, и не миловать; тогда — наказания и Сибирь. Отошлем их на суд к самому Государю, и если они виноваты, пусть делает с ними, что ему угодно!» Такой совет показался благоразумным, они выпустили духовных из кулей и, снизавши им руки и ноги, и отправили с конвоем за Каму к Пугачеву. Дорогой били их по щекам, плевали на них, таскали за волоса и не раз надевали на шеи веревки, чтоб задавить; — и не удивительно, потому что в числе провожатых был и изменник Бурмистров. Злодеи долго таскали их по селениям, занятым толпами Пугачева, наконец привезли в крепость Нагайбак, которая хотя и была обложена партиями самозванца, но еще держалась. Начальник крепости Новиков, услышав о горестном положении духовных, принял в них участие, но не могши взять силою, выручил их из плена и погибели выкупом. За протоиерея заплачено 200 руб., а за священников по 150 руб. нынеш. ассигн. Часть денег была возвращена ему усердием прихожан, остальные дополнены из казны. Мученики — так можно их назвать — возвратились домой, тяжко страдая почти пять месяцев.
Приступы шаек Пугачева к селу Тресвятскому.
Известие, посланное в Казань, Начальство не оставило без внимания. Из Казани прибыль сюда майор Пермский с ротой солдат во сто человек, с пушкой и ружьями, но, по тогдашним обстоятельствам, такое пособие было очень слабо. В то время окрестныя селения как то: Чолны, Сарали, Качка, Танайка и другия ближайшия к Тресвятскому, не имея сил противиться самозванцу, уже сдались. Большее село Танайка особенно постыдило себя; в нем основался главный притон разбойников. Таким образом село Тресвятское осталось только одно на стороне законной власти, и жители его решились защищаться от множества бунтовщиков,
— 25 —
хотя средства к тому были очень недостаточны, потому что, за недостатком ружей и бердышей, не все могли быть вооружены. Впрочем и армия самозванца не могла похвалиться ни воинским видом, ни дисциплиной. Татары и Башкиры не имели огнестрельнаго оружия и копий с железными наконечниками. Толпы их не повиновались казакам. Для всех была одна цель: грабеж и разбой. Крестьяне сдавшихся селений, присоединившись к ним, чтобы показаться тоже воинами, обвострили лутошки и, чтоб придать им вид копий, обожгли и замарали сажей концы их, а потому и страшны были одною только многочисленностью. Первый приступ к Тресвятскому был сделан 6-го Января, в день Богоявления Господня, во время обедни, когда большая часть жителей были в церквах. Раздался выстрел и ударили в набат. Услыша это, жители вышли из церквей и поспешили к укреплениям. Выстрел последовал но следующей причине: толпы лутошечников Танайцев с казаками, Татарами и Башкирцами подошли в селу и, ставши в отдалении с западной стороны его, послали из среды себя Танаевца Гришку для узнания, что делается в селе. Бойкий соглядатай, избравший довольно большое отверстие в поленнице дров, служащей дополнением к крепости, устремил сюда свое зоркое око. Солдат, бывший на страже, заметив это, прицелился и выстрелил прямо в то место, где смотрел Гришка; пуля вышибла полено, и оно ударило острым концем в грудь его, и Гришка, отлетев от поленницы на сажень, закрыл глаза свои на веки. Прискакал и маиор с солдатами, которые выстрелили из ружей в толпу, а из пушки в поленницу; пули и поленья устрашили толпы так, что они, ошеломленные таким неожиданным приемом, побежали обратно, но не с тем, чтоб не возвращаться.
Вскоре, как и следовало ожидать, мятежники вздумали взять село другим способом.
Крестьяне повезли к нему сена возов пятьдесят. Татары же и Башкирцы шли за ними, но торчащия выше возов обожженныя лутошки изменили хитрецам. Барабанщик, заметя и поняв это, ударил тревогу. Явились солдаты с ружьями и пушкой и выстрелили в них. Сказывали, что человеколюбивый маиор, жалея ослепленную чернь, велел стрелять холостыми зарядам и, только
— 26 —
в случае крайней необходимости, пулями. Услыша выстрелы толпы побежали обратно, лошади же с упряжью и сеном остались трофеями.
Такия нападения здешние жители называют приступами и их насчитывают до двенадцати, но все они, как будет видно, остались безуспешными. Не раз многочисленныя толпы привозили воза с соломой и хворостом, чтобы, приблизясь к деревянным укреплениям, бросить их зажженные для произведения пожара, но все их выдумки обращались в ничто. Иноплеменники с каким-то страхом приближались к Тресвятскому, а крестьян мучила и совесть, что они возстали против единоверных близких знакомых, и помогают разбойникам. От этого они действовали нерешительно, робко и всегда неудачно. Они разсказывали после, что чем ближе подходили к селу, тем более оно скрывалось от их глаз. Оно было для них окружено какою-то мглою, туманом и они вперед не видели, а оборотившись ясно видели дорогу, по которой пришли, и она как будто манила их возвратиться, что они и делали. Напрасно казаки, догоняя их, хлестали нагайками по спинам. Это им придавало еще более быстроты возвращаться, и они бежали без оглядки.
Наконец, после частых неудачных приступов, бунтовщики вместе с окрестными жителями решили: вооружась кроме лутошек вилами, топорами, косами и всем, чем только возможно, в один к раз окружить Тресвятское и взять его, во что бы-то ни стало. Вследствие чего оно окружено было со всех сторон несметными толпами народа. Казаки, Татры и Башкирцы скакали в толпах крестьян, побуждая их нагайками к решительным мерам. Жители, видя такое множество злодеев и не надеясь на свои силы, прибегли к Господу: служили молебны, вынесли из церкви чудотворную Икону Спасителя, обнесли слабыя свои укрепления, ходили с нею по улицам и остановились у деревянной башни, стоящей над логом у Николаевской церкви, не переставая молиться о помиловании. Маиор, как и во время всякаго приступа, распоряжался, скакал везде, осматривал укрепления и ободрял жителей. Он говорил, что солдаты его готовы пролить последнюю каплю крови, увещевал помогать ему и вооружиться всем, чем можно. Утешал, что неприятели хотя и многочисленны, но
— 27 —
вооружены ничтожно, и следует только раз встретить их храбро, и эти трусы все убегут, что они доказали уже неоднократным своим опытом. Но утешения плохо действовали на сердца жителей, и этому была причина. Они поражены были вестию о истрате пороха, отчего ружья и пушка, столь страшныя для бунтовщиков, остались теперь безполезными. Оставалась одна надежда на Бога, — и в самом деле, помощь пришла не от земных пособий, а с неба!
Пока все это происходило в селе, черныя облака облегли небо, и поднялась вьюга, мятель, буря; все это ударило в глаза осаждающих; дело происходило во время великаго поста. Они отряхали свои одежды от падающаго снега, протирали глаза, но по причине сильной бури на шаг вперед ничего не могли видеть. Вертелся каждый на своем месте; назади все было для них ясно, а впереди — тьма непроницаемая! Наконец не могши терпеть пронзительнаго ветра с снегом, который ужасно резал им глаза, они вскричали: «это что-то не просто!»… и со страхом побежали нечестивые ниединому же гонящу. Это был последний приступ.
Между тем маиор еще во время первых приступов, видя необходимость в пособии, отнесся к начальнику войск, находящемуся за р. Камой для истребления шаек Пугачева и просил его о помощи. Он уведомлял, что силы его недостаточны для уничтожения многочисленных скопищ бунтовщиков, которым передались и все окрестныя селения, что порох у него истощился, и как солдаты, так и жители Тресвятскаго нуждаются в самых необходимых жизненных припасах, ибо село со всех сторон окружено бунтовщиками. Эта просьба не осталась без внимания и была исполнена, как увидим ниже.
Окрестные крестьяне, после последняго приступа, возвратившись в места жительств, начали прозревать от ослепления своего; бурю, прогнавшую их, они приписали чуду, происшедшему от Иконы Спасителя, которая давно уже слыла чудотворною. Они говорили: «видно Тресвятские правы, если им помогает Бог; а мы кому служим»? Тогда место прежняго ожесточения заступило искреннее раскаяние. Бунтовщики же иноплеменники, пораженные неудачею приступов и не находя сообщников, ничего не могли предпринимать. Они начали разграблять помогавшия им селения,
— 28 —
что служило дли жителей тяжким наказанием за их временное, хотя большею частию невольное отступление от законной власти. Незваные разноплеменные гости требовали от беззащитных всего для своего насыщения, и они должны были исполнять эти требования, которыя, по их мнению, были необходимою жертвою для спасения не только жилищ их, но и самой жизни. Вследствие известия, посланнаго маиором, прискакали из-за Камы 400 гусар с начальником. Маиор и жители встретили их с радостию и надеждой, что вновь прибывшие защитники сметут сор Пугачевский из окрестности и доставят всем спокойствие. Отобрав сведение от маиора о главных местах нахождения шаек, гусары кинулись сначала в село Танайку, как главное гнездо их, где встретив казаков, Татар и Башкирцев, начали рубить их. Последние, видя свою невзгоду, стали скрываться поспешно, кто куда мог, но их находили в погребах, логах, овинах и умерщвляли. За селом Танайкой доныне известны два лога, наполненные их трупами и забросанные землею. Самых жителей села гусары не оставили без вразумления. К имуществу награбленному ими присоединили и собственное их имение, которое, привезши сюда, раздавали жителям, как награду за верность. В других окрестных селениях шайки также были истреблены, едва малая часть успела спастись.
Таким образом главные неприятели были истреблены и везде были водворены порядок и устройство. Гусары, а с ними вместе и маиор с ротою, разпростившись с здешними жителями, отправились в Оренбургскую губернию, где война с самозванцем была в полном разгаре. За р. Камой они отделились: гусары присоединились к полкам Михельсона, а маиор, здешний защитник, в 150 верстах отсюда был окружен шайками Пугачева, и, вступив с ними в неравный бой, с ротой своей изрублен на месте. По другим сведениям, он при этом был ваять будтобы только в плен и представлен к Пугачеву, который требовал от него присяги на служение, но получил отказ; и злодей велел содрать с него живаго кожу.
После того жители Тресвятскаго и окрестные успокоились, полагая, что вся опасность миновалась, но спокойствие их продолжалось недолго. Гроза еще сильнее сбиралась на них с востока.
— 29 —
Приближение Пугачева с востока, встреча его и последствия.
Полковник Михельсон выгнал Пугачева с шайками из Оренбургской губернии, и он убежал в Пермскую. Оттуда переправился у города Осы на здешнюю сторону р. Камы, разграбил заводы Воткинский и Ижевский и начальника их Венцеля умертвил мучительски. Такия вести были нерадостны; все ожидали, что злодей от Ижевскаго завода пойдет на Казань чрез здешния места, как самыя ближайшия, — Тресвятские более всех имели причины бояться его посещения. К многочисленной сволочи своей он присоединил еще рабочих Воткнискаго и Ижевскаго заводов.
Столь тесныя обстоятельства заставили достаточных жителей искать безопасных пристанищ подалее, и особенно в Казани. Большая же часть жителей, оставя дома свои и имение, как на верную жертву злодеям, перебрались из села на луга к самой Каме в кустарники ивняка, где и скрывались. Остальные, препоручив себя Промыслу Божию, остались в селении.
Во второй половине Июня месяца 1774 года Пугачев пошел от Ижевскаго завода на Казань. Он посылал передовых казаков в те селения, которыми намерен проходить; казаки вразумляли испуганных жителей, как должно его встречать. Распоряжение было таково: чтобы духовные встречали с иконами при колокольном звоне, а жителя с хлебом и солью. При этом на дороге надобно было поставить стол с съестными припасами и напитками, на правой стороне дороги выстроить по выбору людей годных ему в службу, а на левой — чтоб была готова и виселица.
В селении Алнашах (Елаб. уезда) Пугачев был встречен согласно приказу передовых. Первый его вопрос к жителям был: «за кого вы меня принимаете? — Ты наш батюшка Государь, отвечали ему. «Как с вами обходится помещики»? — Их здесь нет. «Не берут ли взятки исправники, судьи, писаря»? Крестьяне промолчали. «Не обидят ли вас попы»? Вотяки, из которых состояла большая часть прихода Алнашскаго, принесли какую-то жалобу на священника, встречавшаго его с иконами и крестом, и он тут же был повышен! Такой ужасный поступок поразил и чиновников и духовенство. Священники с семействами —
— 30 —
особенно там, где были в приходе Вотяки — убежали из своих домов и скрывались в лесах, куда им приносили убогую пищу их родные или верные люди.
Такия зверства, ужасая высших, льстили невежественной толпе и подали повод к необузданному своевольству и самоуправству. В селе Можгах Вотяки с криком и шумом вытащили священника с женой из дома и хотели их повесить. Но нашлись из них благоразумные, которые, ничего не видавши худаго в своем пастыре, пришли к месту казни и не столько убеждениями, сколько силою вырвали их из рук убийц.
От Алнаш скопища Пугачева пришли к Челнам (в 15 вер. от Елабуги). Вскоре прискакал на коне и сам Путачев, сопровождаемый свитою. Здесь он встречен был тем же порядком. Не слезая с лошади, он приложился к кресту, и вопросы к жителям были те же; но так как селение состоит преимущественно из Русских, то никаких жалоб не было, а потому, не причинив никакого зла селению, он отправился далее в село Сарали.
Пугачев приближался уже к Тресвятскому, о котором ранее слышал, что оно полгода противилось его шайкам. Некоторые из казаков, Татар и Башкнрцев, успевшие укрыться от истребления гусар, явились к нему и уведомили, что передовыя его войска, кроме их, все изрублены. Такая весть была неприятна ему, потому что он разсчитывал ими увеличить число своих сил для взятия Казани.
Как на беду явились тут изуродованные Татары и Башкирцы с ранами еще незажившими. Довольно было этого, чтоб взбесить самозванца. Он обрек село на погибель, да и чего другаго должно было ожидать от такого злодея, как он!
В селе Саралях (от Елабуги 8 вер.) расположился он ночевать в доме одного в то время богатаго заводчика Красильникова, который, оставив часть своего имущества, удалился для спасения жизни в Казань, и имущество его, как и следовало ожидать, было разграблено.
Здесь Пугачев повторил свой приговор о истреблении Тресвятскаго, намереваясь на другой день привести его в исполнение, но вдруг неожиданно почувствовал себя нездоровым. Болезнь
— 31 —
не давала успокоиться ему во всю ночь: он то ложился, то вставал, какия-то грезы мучили его. Такое мучение и безпокойство он счел следствием своего кроваваго приговора, и когда мысленно отменил его, — стало ему легче. В таком неопределенном состоянии духа он (28-го Июня 1774 г.) седши на коня приближался из села Саралей к Тресвятскому.
Жители, собравшись близь храма Спасителя, убитые горем, советовались о средствах, которыми бы можно было отвратить страшную наступающую грозу. После долгих и тяжких дум, не находя никакого исхода, решились наконец идти на встречу с Иконой Спасителя, на которую надежда в то несчастное время была столько спасительна. Они твердо были уверены, что пойдут встречать не Императора Петра III, а злодея, которому Промысл попустил на время быть владыкою их жизни и смерти. Вследствие совета, священник Николаевской церкви Григорий Замятин пошел с напрестольным крестом.
Одни из жителей несли Икону Спасителя, другие следовали за нею в унынии и безмолвии. За селом, увидя приближавшияся с шумом и криком разнообразныя скопища Пугачева, в страхе остановились. Одна минута, — и судьба их должна была решиться.
Пугачев, увидя встречу, остановился, остановились и полчища его и, в ожидании его приказаний, утихли: настала минутная тишина. Старшина селения Михаил Кусакин вместе с селянами пали ниц, из-под рук высматривая, кого они встречают; но взоры их в то время были слишком омрачены страхом смерти; они думали, что головы их, лежащия на земли, тут и останутся. Пугачев не повторил тех заученных вопросов, которые видны были выше; но без гнева слабым, болезненным голосом сказал: «вы, мятежники, бунтовщики, не здавались»? Священник отвечал ему: присягали Императрице.
Отзыв этот он как-будто не слышал, обратив все внимание на икону Спасителя. Потом соскочил быстро с коня, приложился ко кресту, приложился и к иконе, сотворив первоначально три земных поклона. Потом сказа встречающим: «вставайте». Они встали и смотрели только на него. Очевидцы описали его наружность так: роста он был средняго, но широк
— 32 —
в плечах; борода черная, небольшая; глаза быстрые, проницательные; одежда на нем была вполне казацкая.
После такой встречи он дал приказ, чтобы войска его ни для ночлега, ни просто не входили в село; и они, не всегда исполнявшия такие повеления, охотно в этом случае оказали примерное повиновение.
По приказу Пугачева одна половина его сброда заняла северную сторону Елабуги, а другая южную — в лугах. Сам он не поехал ночевать в Тресвятское, а расположился провести ночь на лугах, в раскинутом, хорошо убранном шатре. Место, где был его шатер, не далее версты от Елабуги при озере Окуневом (по татарски Алабуга) на открытой и видной площади.
Толпы Пугачева, расположившияся в лугах, заняли местность между скрывавшимися в лугах жителями и Елабугой; для скрывающихся пресеклось всякое сообщение. Невозможно описать их ужаса: пристанище их оказалось вовсе ненадежным; одна только речка Волышка отделяла их от полчищ; невнятный гул говора доносился к ним и оледенял их сердца. Они трепетали за жизнь свою, притаились, не смели переходить из места в место, дабы не обратить на себя внимания злодеев, которые весьма легко могли истребить их. К усугублению их несчастия р. Кама, на берегу которой они расположились, преграждала им путь к дальнейшему побегу. В таком отчаянном положении старцы, жены, даже дети обращали взоры и сердца свои ко храму Спасителя и без слов молились, молились усердно, да Господь помилует как их, так и оставшихся в селе, их знакомых и родных. Нe в лучшем положении находились и оставшееся жители в Тресвятском. Они, видя себя окруженными со всех сторон полчищами бунтовщиков, ждали только часа, когда их стиснут и уничтожат; не спали ночь, молились Богу и, как пред часом смертным, исповедывались во грехах своих.
Отбытие Пугачева.
Пугачев, проведши ночь в шатре, утром встал и за первый долг счел обратить кровожадные свои взоры на Тресвятское, но не взвидел его. Полагая, что сонная дремота давит глаза его,
— 33 —
он умылся, — и снова ничего не видит. Он вздрогнул, сел на место, начал протирать глаза, повел ими вокруг и, хотя они были открыты, но не видели ничего, короче: Пугачев ослеп. Заметив это приближенные его ужаснулись. Весть о том, перебегая из толпы в толпу, поразила всех, шум и крик утихли; все с трепетом смотрели на Елабугу и особенно на храм Спасителя; какой-то непонятный страх овладел ими, тем более, что они и ранее слышали о прежних чудесных отражениях, а некоторые и сами испытали это на себе.
Кроме того, бунтовщики зная, что Михельсон, столько раз поражавший их в Оренбургской губернии, гнался за ними по пятам их, страшились его прибытия. Они боялись, что если он подоспевши ударить на них с востока в тыл, то все они должны погибнуть вместе со слепым вождем своим, ибо избранное ими местоположение в лугах было весьма опасно. Такое обстоятельство заставляло их думать уже не о грабеже и убийствах, а как бы поскорее убраться.
Более всех, как и следовало, был поражен сам Пугачев: опасное положение скопищ и особенно внезапная слепота показалась для него перстом Божиим. Он не знал на что решиться. В сопровождении приближенных он предполагал отправиться в Тресвятское помолиться Спасителю, но раздумал, дабы не напугать жителей, а более всего боялся, чтоб не попасться самому в руки правосудия. Подумавши о том, он выбрал одного из своих приближенных и послал в село помолиться за себя; этого человека здешние назвали — ординарцем Пугачева.
Ординарец пришел в соборный храм, где пред иконой Спасителя отслужен был молебен за здравие императора Петра III. Говорили старики, что ординарец просил жителей, чтоб они позволили пройти чрез село войскам, что было ближе, уверяя их в безопасности именем императора. Нечего было делать. От страха и невозможности защищаться — должны были согласится на предложение ординарца.
Ординарец возвратился к самозванцу, который между тем уже прозрел,(*) толпы его засуетились и стали готовиться в поход.
(*) Внезапная слепота Пугачева и чудесное прозрение, быть может, покажутся кому невероятными; но всеобщий глас народа — глас Божий — достаточно подтверждает истину сего события.
— 34 —
Собравшись, оне потянулись из лугов к селу по дороге, которая была вблизи Николаевской церкви, — она и ныне таже. Жители ужаснулись, побежали в свои дома, заперлись, окна закрыли ставнями, и в щели робко выглядывали, в ожидании чем это кончится. На дороге, по которой надобно было проходить, стояла Никольская башня, ворота ея были отворены и чрез них потянулись пешия и конныя толпы Пугачова, оне оборачивались, смотрели на дома, но шли своей дорогой. Проходя мимо самого храма Спасителя крещенные бунтовщики снимали шапки, крестились и молились; самые Татары и Башкирцы кланялись и говорили: «Алла»!
Не сделавши никакого неблагопристойнаго поступка, они вышли из села и пошли по дороге к селу Лекареву. Эта неистовая и буйная сволочь, озираясь назад, шла безмолвно, как будто предводительствовал ими не Пугачев, а какая-то непостижимая сила.
В шести верстах, за логом, перешедши мост на р. Танайке, они встречены были жителями села Танайки с иконами, хлебом, солью и со всею честию. Отдохнувши и будто вырвавшись на волю с прежних тяжких работ фабричных, заводских, Нерчинских рудников и из тюрем, в которых редкие из них не были, не исключая и самаго вождя, — они зашумели, закричали или лучше сказать загайкали так, что вся окрестность переливаясь в эхо загрохотала.
Пугачев пошел отсюда на г. Мамадыш, Казанской губернии, где при самом городе переправился чрез р. Вятку.
Убыток здешнему месту он причинил только тот, что потоптал хлеб и потравил луга — потеря не велика, особенно в то время, когда каждый час нужно было благодарить Бога, что голова еще на плечах.
Михельсон, гнавшийся за Пугачевым по пятам его, не был в Тресвятском. Он, вероятно расчитывая, что после такой саранчи (насчитывают всех бунтовщиков, проходивших чрез Елабугу, до 20-ти тысяч) нельзя будет найти для войск ни удобства, ни продовольствия, прошел от Едабуги к северу в 30 верст. но большой бывшей тогда дороге, называемой Арскою, и переправился через р. Вятку, где ныне Шунский перевоз (близь Татарской деревин Шуни). Такая окольная дорога Михельсона была в то время предметом суждения многих лиц. Если бы он разбил Пугачева здесь, у Мамадыша или далее, то город Казань не пострадала бы, — погибель Казани огорчила Императрицу и привела в уныние народ.
— 35 —
Назначение села Тресвятскаго городом и переименование его в Елабугу.
Вскоре после нашествия Пугачева, в 1775-м году последовало открытие вновь городов. Назначенные для сего чиновники осматривая многия села по реке Каме, как-то: Свиныя горы, Тихия Горы, Икское устье; но село Тресвятское нашли преимущественно удобным(*). Жители здесь были дворцовые крестьяне, некоторые из них записаны рыбаками и в известных местах р. Камы и озерах ловили рыбу, которой обязательное количество возили в Москву для царскаго стола, за что и было пожаловано им довольно значительное количество лучшей земли. В доказательство ниже в Приложении под N 2-м мы помещаем об этом весьма любопытный акт 1748 г., показывающий как производилась рыбная ловля про царский обиход в здешних привольных местах — в Анатошской, Кукарской, Елабужской, Каракулинской и Сарапульской дворцовых волостях и в Самарских селах. Означенными землями они владели и даже после уничтожения рыболовства по имеемой ими грамоте; но так как при генеральном межевании оную не представили, то во всех этих лугах и землях было им отказано, а отданы они в общее владение. При открытии города крестьяне, не желая разстаться с владеемыми ими землями, немногие пожелали записаться в купцы и мещане, и более двух третей остались в своем звании. Когда же в последствии, при отводе выгона к городу, луговыя статьи поступили во владение онаго и начали отдаваться в арендное содержание, то крестьяне постепенно стали записываться в купцы и мещане, но и за всем тем до тысячи душ остались в первобытном звании.
(*) Герб Елабуги: в верхней половине означен губернский герб: из облака рука, в ней лук со стрелою, в нижней герб Елабуги: пень, нем птица-дятел долбит пень. «Дятел на пне сидящий и пень долбящий!»
— 36 —
Наконец, после бывшего в I850 году в г. Елабуге опустошительнаго пожара, все они выселились особою слободою смежно с городом, которую и назвали в поддержание прежняго наименования «Тресвятскою», и пользуются превосходным количеством земли и леса. В настоящее время следов бывшего опустошительнаго пожара окончательно не видно.
Публикации по теме:
Жизнь Елабужского купца Ивана Васильевича Шишкина,
писанная им самим в 1867 году
В.К.Магницкий. Иван Васильевич Шишкин. 1792-1872
В.К.Магницкий. Иван Васильевич Шишкин, гражданин г.Елабуги
Архимандрит Иосиф. Обозрение Вятской епархии
