Пугачевцы и Пугачев в Тресвятском-Елабуге в 1773-1774 гг.

Очерк, составленный в 1845 г. священником П.Н.Кулыгинским

Пётр Никитич Кулыгинский (1798–1855) родился в селе Сарали Елабужского уезда в семье священника. Окончил Елабужское уездное училище, затем — Вятскую духовную семинарию.

Автор исторических очерков: «О пожаловании царем Иоанном IV Васильевичем Покровской церкви образа Трех Святителей» и «Пугачевцы и Пугачев в Трехсвятском-Елабуге». Кроме того, ему ошибочно припысваются очерки «О месте чудесного явления, празднуемого св.Церковью 1 августа» и «Акаевщина».

Очерк «Пугачевцы и Пугачев в Трехсвятском-Елабуге», как сообщает сам автор, был написан на основе воспоминаний тех жителей Тресвятского, которые были свидетелями и участниками этих событий.

Все последующие описания пугачёвских событий местными краеведами в той или иной степени являются пересказами повествования Петра Кулыгинского, менее талантливыми и в значительной степени более сухими.

Помимо того, что рассказ этот является интересным историческим документом, он представляет собой ещё и замечательное литературное произведение, написанное простым и живым языком. При чтении очерка непроизвольно возникает одна ассоциация — произведение П.Кулыгинского по своим достоинствам вполне сопоставимо с прославленной «Капитанской дочкой» А.С.Пушкина.

А.Куклин, 2011 г.

Пугачевцы и Пугачев в Тресвятском-Елабуге в 1773-1774 гг.

Источник:
Русская старина. Том XXXIII, 1882 год, февраль. — стр.291-312.

Подготовка текста и публикация А.Куклин, 2011 г.

— 291 —

I

Есть пословица при виде безпорядка: «как Мамай воевал», — но здесь, в Вятской губ., вместо Мамай, чаще говорят Пугач, потому что первая эпоха, и по времени и по театру действий, слишком от нас отдаленна, а второй остались еще (в 1845 г.) живые свидетели, хотя и не многие. Умершие деды и отцы врезали ее в памяти внуков и детей. Даже, если вы встретите здесь старика и спросите, сколько ему лет — вам наверное ответят: «я в Пугачевщину был стольких то лет, или родился после Пугачевщины спустя столько-то». Следовательно, чтоб определить ему лета, надо знать, в котором году был здесь Пугачев.

После этого, странно, что в описаниях Пугачевскаго бунта поименованы крепости, города и села, раззоренные этим самозванцем, даже перечислены жертвы его неистовства, но о Елабуге не сказано ни слова, хотя жители ея довольно страдали от мятежников и видели самого их предводителя в стенах своих.

Впрочем, такое забвение о Елабуге не без причины: здесь не было резни, как в других местах, здесь угодно было Господу явить чудо. — Вот как об этом разсказывают, не только здешние жители, но и окрестных селений, а их разсказы можно почесть вероятными, потому что событие близко к нашим временам.

Во время Пугачева Елабуга еще не была городом, и называлась селом Тресвятским, которое принадлежало Казанской губернии.

— 292 —

В нем было три церкви: Спасская, Покровская и Николаевская.¹⁾

Пугачев, явившись на Яике и значительно усилившись, угрожал Оренбургу. Тогда же, как пишет А.С.Пушкин, губернии: Казанская, Нижегородская и Астраханская были наполнены шайками мятежников. Правительство встревожилось и, письменными увещаниями, чрез духовенство и чиновников, старалось успокоить народ и потушить возгоравшееся пламя бунта.

Ноябрь месяц 1773 года есть начало страданий жителей с.Тресвятскаго. Из Оренбургской губернии, из-за Камы, явились сюда первые вестники бунта. Их было не более ста человек. Как важные чиновники, они, подъехавши с луговой стороны к селу, стали от него в отдалении и потребовали к себе жителей для переговоров. Те не прекословили и выслали своих доверенных. Лишь только сии явились, как один из бунтовщиков, вероятно, грамотный, а может быть более других дерзкий, вызвался прочитать указ самозванца и, указывая на бумагу, прибитую к дереву, кричал во всю мочь, чтоб они покорились императору Петру III-му, который с многочисленным войском находится в Оренбургской губернии. В противном случае, должны страшиться его гнева: селение будет разграблено, выжжено и самые жители будут истреблены. Тресвятчане, вразумленные увещаниями начальства, сказали, что они присягали императрице и не нарушат своей присяги и готовы защищаться. Село, как увидим далее, с одной стороны было укреплено валом и могло противиться таким ничтожным неприятелям.

После такого ответа, мятежники опять удалились за Каму. Жители Тресвятскаго, зная, что тем дело не кончится,

1) Елабуга, до покорения Иоанном IV Васильевичем Казани, была татарское селение, и настоящее его название «Алабуга», как оно и пишется по магометански. Слово это татарское и означает окунь. Дано, вероятно, по близ лежащему большому озеру, обильному прежде окунями, которые и поныне еще не вывелись. Коренные жители Алабуги, по взятии Казани, или были вытеснены или удалились сами — не известно; только нынешние не считают себя коренными, а переселенцами из лежащих на Волге, выше Казани, губерний; название же Тресвятскаго Алабуга получила от иконы Трех Святителей, присланной царем Иоанном IV Васильевичем в здешнюю Покровскую церковь; но название это почти совершенно забылось, когда, по преобразовании губерний, это селение поступило в число городов, где старинное название одержало верх. - П.К.

— 293 —

отнеслись в губернский город, с известием, что здесь явились шайки Пугачева и что жители нуждаются в помощи.

Между тем отовсюду приходили в село не радостные вести, особенно из-за Камы, об усилении самозванца. В это время, один из жителей Тресвятскаго, нашелся предатель, Алексашка Бурмистров. Он был нравственности самой дурной, дерзок, силен, росту высокого, словом имел все качества душевныя и телесныя, составляющие разбойника. Услыша о мятеже, он стаскался за Каму и прибыл оттуда в казацкой одежде, сказывая, что он полковник его величества, и начал разглашать самые нелепые слухи. Сколько его не уговаривали, чтобы он обуздал свой язык и снял с себя позорный чин полковника самозванца, но ничто его не вразумляло. — В одно время, здесь, у богатого человека, были крестины, — он не побоялся придти в собрание, и так дерзко обращался, что буйство его, относительно законной власти, вышло из границ. Духовныя лица, а именно: протоиерей Иоанн Александров, пятидесятилетний старец²⁾, священники: Григорий Яковлев Троянский и Феодот Романов, после безполезных увещаний, вздумали его схватить и представить майору, о котором был уже слух, что он, с ротою солдат, был не далеко от Елабуги, отряженный из Казани, по получении известия о явившихся здесь шайках Пугачева.

При помощи жителей, они его взяли, связали, посадили в куль, и повезли, как залог верности престолу. Радуясь, что остановили зло, безчестившее их паству, они прибыли в село Танайку, находящееся отсюда в 8 верстах, где уже проявлялся дух возмущения. Народ, видя такое явление, из любопытства, собрался, во множестве, к тому дому, где они остановились.

Услышав шум говорящего народа, Бурмистров закричал в куле:

— «Батюшки, народ православный! я полковник государя Петра Феодоровича; не выдайте! злодеи меня хотят погубить!»

Таким отчаянным воплем он возбудил жителей к жалости; они его выпустили из куля, и развязали веревки. Получив свободу, изменник не много употребил труда склонить

2) В соборных метриках он значится умершим 1784 года в октябре месяце, 60-ти лет. - П.К.

— 294 —

на свою сторону народ, и без того колебавшийся. Тогда вся ярость жителей обратилась на духовных; Танаевцы их били, таскали по земле, пинали и наконец посадили в тот же куль, в котором сидел Бурмистров, чтобы в нем опустить их в Каму. Но Бог сохранил их: из Танаевцев нашлись старики поумнее, которые положили в совете, что им не дано права судить и губить, а лучше представить виновных самому государю, — так величали самозванца заблуждавшиеся жители. Такой совет одержал верх, и бедных защитников державной власти, связавши, повезли за Каму, в Оренбургскую губернию, где находился Пугачев.

Во время путешествия, их били по щекам, оплевывали, таскали за волосы, не раз накладывали на шеи веревки, чтобы задавить, не раз намеревались отрубить головы, — всему этому причиною был окаянный изменник. Невинные страдальцы, видя безнадежное свое положение, молились Богу, и частовременно исповедывали друг другу грехи свои. Злодеи долго перевозили их из места в место, таскали на протяжении 200 верст и наконец довезли до крепости, которую здешние назвали Нагайбак. Эта крепость обложена была париями Пугачева, но еще держалась. Начальник оной, услыша о бедственном состоянии духовных, принял в них участие. Не могши взять силою, он вступил с бунтовщиками в переговоры, чрез посторонних людей, и выручил страдальцев из плена, через деньги. Мученики, как можно их назвать по претерпенным ими страданиям, возвратились домой в конце великаго поста, тяжко страдая в продолжении 5 месяцов. А окаянный Бурмистров едва ли не до конца разыгрывал роль Иуды предателя. Близ Нагайбака он присоединился к толпам Пугачева и сам ли удавился, или был кем удавлен — как бунтовщик — неизвестно, но только не возвращался на родину и не оставил по себе ни роду, ни племени.

В конце ноября 1773 года явились в окрестностях села шайки Пугачева, состоящие из казаков, татар и башкирцев. Они, именем Петра III-го, заставляли покоряться самозванцу. Окрестныя села, как-то: Челны, Сарали, Качка, Танайка и все деревни, ближайшия к Елабуге, не имея силы противиться, сдались. Большое село Танайка особенно прославило, или лучше

— 295 —

сказать, постыдило себя: в нем основался главный притон разбойников. Таким образом, село Тресвятское осталось только одно на стороне законной власти, и жители его решились защищаться, хотя средства к тому довольно были недостаточны.

Сами они ничего не смыслили в военных делах. Оружием их было: несколько охотничьих ружей и малая часть бердышей, которые и доселе (1845 г.) хранятся и, ржавчиною своею, свидетельствуют о своей давности. Улицы и переулки, с запада и севера, заставили поленницами (а дровами, обыкновенно, запасались на зиму). К востоку, там где прежде была деревянная, а ныне каменная Николаевская церковь, находилась крепость, с земляным валом и пятью деревянными башнями, чего ныне и следов не видно. Таковыя укрепления были устроены еще ранее Пугачевщины, для защиты от разбойников, которые, в прошедшем столетии, во множестве, плавали по Каме и грабили набережныя селения, а более от нашествия башкирцов, которых граница в древнее время была отсюда, за Камой, не более 30 верст. Из среды своей Тресвятчане избрали способных людей, поставили их на военную ногу и учредили, чтобы денно и нощно были караулы. К таким способам присоединялась надежда, что они не останутся без помощи от правительства, а более всего возлагали надежду на Бога Спасителя. И Бог послал им человека, необходимаго в это смутное время.

Из Казани прибыл майор, прозванием Пермский, с ротою солдат, состоящею из ста человек, с барабанщиком, с ружьями и пушкою, отряженный для защиты Тресвятскаго и для удержания дальнейшаго разлива в здешних местах Пугачевских скопищ. Но что эта за защита!

Впрочем, и авангард армии самозванца не мог похвалиться грозным воинским видом. Казаки, татары и башкирцы почти не имели огнестрельнаго оружия и копий с железными наконечниками. Но жителей села более безпокоили крестьяне сдавшихся селений. Они, чтобы показаться тоже воинами, обвострили лутошки (то есть липовые палки, с которых содрали лыки себе для лаптей), и чтобы придать им вид копий, верхушки замарали сажей или обожгли, и страшны были своею многочисленностью.

Село Тресвятское издавна было торговым местом: хорошее местоположение благоприятствовало тому. Кама, текущая недалеко,

— 296 —

а во время разлива приближающаяся к самому селению, была не последним средством для оборотов торговли. Еще с незапамятных времен, болгары, карфагеняне здешних краев, не упустили из вида это место. Чтобы все отрасли здешней промышленности прибрать в свои руки и владеть рекою, они выстроили городок, близ нынешней Елабуги, котораго остаток и ныне известен под именем чортова городища. Жители окрестных сел и деревень привозили сюда для продажи все, что им доставляли поля, леса, промышленность и труды, а здесь покупали они не только необходимое для их быта, но даже для нарядов и лакомства. Такое место, не говоря уже о сволочи Пугачева, и для окрестных жителей было большою приманкой. Время Пугачевщины можно изъяснить словами писания: «в тыя дни не бяше царя во Израили: муж, еже угодно пред очима его, творяше». Мятежные крестьяне вздумали получить все то даром, что прежде покупали на деньги, и обогатиться на чужой счет. Здесь умудрились, или лучше сказать, обезумели самыя жены; посылая в село, матери говорили своим детям, а жены мужьям: «принеси мне китайки на сарафан», другая — фату; иная — парчи на кокошник, да позумент на него. Девицы просили у своих братцев красные ленточки в косы и сафьянные башмаки. А дети, видя, что отцы собираются в Тресвятское, лепетали: «тятя! принеси мне гостинцев, калачик, изюму, пряничек: петушка с гребешком». При таком распутствии, мятежники, собираясь толпами, отправлялись на похвальный промысел.

Первое нашествие было в день Богоявления Господня, 6-го января 1774 года, во время обедни, когда большая часть жителей была в церквах. Они, услышав выстрел и тревогу, тотчас вышли из церквей и побежали к укреплениям; остались в храмах только духовныя лица для окончания Божественной службы. Выстрел последовал от следующей причины: толпы лутошников, из Танайки, с казаками, татарами и башкирцами, подошли к селу и, ставши несколько в отдалении от поленниц, послали одного соглядатая, Танаевца, разсмотреть что делается в Елабуге. Бойкий соглядатай, избравши довольно большое отверстие в поленнице, устремил туда прозорливое свое око. Солдат, бывший на страже, заметил это и нацелил ружье в глаз Танаевца; пуля вышибла полено, которое ударило в

— 297 —

грудь ему и соглядатай, отлетавши от поленницы на сажень, закрыл свои зоркие глаза на веки. Прискакал майор с солдатами, которые выстрелили в толпу из ружей, а из пушки в поленницу; пули и поленья, в них полетевшия, устрашили толпы так, что оне, ошеломленныя таким неожиданным приемом, побежали в свои жилища, но не с тем, чтобы не возвращаться более.

После того, мятежники вздумали подступить к селу другим образом. Тащатся в село возов пятьдесят сена; но, выше возов, торчавшия обожженныя лутошки изменили хитрецам, которые скрывались за ними. Барабанщик это понял и ударил тревогу; солдаты с пушкой явились и в них выстрелили; но выстрел столько был меток³⁾, что пронесся гораздо выше их голов и ядро снесло охлопень с избной крыши живущаго за логом крестьянина; впрочем, толпа побежала; только восемь человек из нея отделились и устремились в стоящую за логом деревню Ерзовку. Барабанщик, увидя это, схватил ружье, один пустился за ними и выгнал их оттуда. Таковы были воины!

Эти нападения здешние жители называют приступами, их считают двенадцать; но все они, со стороны врагов, были безуспешны. Во время всякаго приступа, солдаты и жители стреляли из ружей по осаждающим, а особенно пушка была чистым пужалом для передавшихся Пугачеву. Солдаты и жители со всевозможною скоростию перевозили ее из места в место и стреляли там, где, от множества приступающих, была большая опасность и вот, вместо подарков матерям, женам, детям, привозили их детей, мужей и отцов, избитых, раненых, а не редко и трупы, для воздаяния им последнего долга — погребения.

Как только стража бывало увидит толпы народа, приближающагося к селу, то жители, в сопровождении духовенства выносили икону Спасителя из храма, останавливались с нею там, где было более опасно, и молились. Не раз многочисленныя толпы привозили возы с вениками, соломой, хворостом,

3) Говорять, что майор Пермский, жалея ослепленную чернь, велел выстрелами только пугать, а не убивать. - П.К.

— 298 —

чтобы, приближась к дровяным укреплениям, бросить их, зажженныя, для произведения пожара и во время смятения открыть себе путь; но все их выдумки обращались в ничто: они с каким то страхом подходили к Елабуге, действовали не решительно, робко, и всегда возвращались домой с тем, с чем и пришли, разсказывая, что чем более подходили к селу, тем более оно скрывалось от глаз их. Оно было для них окружено какою то мглою, туманом и они вперед не видели, а оборотившись к своим жилищам, ясно видели дорогу, по которой пришли, и она как будто их манила спокойно возвратиться домой, что они и делали.

Наконец, видя неудачу частных приступов то с той, то с другой стороны, казаки, татары и башкирцы снеслись с окрестными жителями и положили в совете, чтобы всем, вооружившись, кроме лутошев, вилами, топорами и всем, чем только возможно, в один день окружить Тресвятское и взять его, во что бы ни стало. Вследствие такого совещания, оно окружено было несметными толпами народа. Казаки, татары и башкирцы скакали в толпах крестьян с нагайками и дубинками, побуждая их к решительным мерам — взять село.

Жители его, видя такое множество злодеев, и не надеясь на свои силы и на помощь солдат, прибегли к Господу: молились Спасителю во храме, служили молебны, вынесли из церкви Его икону, обнесли подле слабых своих укреплений, ходили с нею по улицам и останавливались у деревянной башни, стоящей над логом у Николаевской церкви. Майор, как и во время всякаго приступа, распоряжался, скакал везде, осматривал укрепления, ободрял унывавших жителей, которые скорбели об истрате пороха, от чего ружья и пушка, столь страшныя для бунтовщиков, теперь остались для них безполезными. Он говорил, что солдаты его готовы защищаться до последней капли крови, что сам он будет везде, где только (будет) опаснее, увещевал их вооружиться всем, чем только можно, и просил, чтобы они его солдатам, которых он, разделивши, поставил на опасныя места, вспомоществовали сколько возможно; утешал, что неприятели, хотя и многочисленны, но вооружение их ничтожно, и они малодушны и робки, что следует только раз их встретить храбро и эти трусы

— 299 —

все убегут! Но помощь пришла не от скудных вещных пособий, а с неба. Пока это происходило в селе, черныя густыя облака облегли небо. Поднялись: вьюга, мятель, буря, что все ударило в лицо осаждающих. Они отряхали от снега свои одежды, протирали глаза; но, по причине сильной бури, за шаг ничего не могли видеть. Вертелся каждый на своем месте — назади все для них было ясно, а впереди — тьма непроницаемая. Вздумали подождать: не пройдет ли такая мятелица; но она час от часу только увеличивалась. Наконец, не могли вытерпеть пронзительнаго ветра со снегом, который ужасно резал им лица, они вскричали: это не просто! и, оборотивши тыл, побежали нечестивые, ни единому же гонящу.

Это был последний приступ! Возвратившись в места своих жительств, окрестные крестьяне начали прозревать от своего ослепления. Во времена благополучныя, приходивши в село, они за первый долг почитали сходить в церковь, отслужить молебен пред иконою Спасителя, повидаться с знакомыми, близкими, даже родственниками, а теперь, одумавшись, говорили: что мы делаем? Бурю, прогнавшую их, они приписали чуду, происшедшему от иконы Спасителя, которую ныне с благоговением принимают в свои селения каждогодно и молятся, всякой в своем доме. Тогда, вместо прежнего ожесточения, заступило искреннее раскаяние, и никто из них уже не думал о возобновлении приступов. Настала весна и искатели чужаго злата, хотевшие собрать там, где не расточали, и пожать, где не сеяли, принялись возделывать свои поля и огороды, от которых плоды во всякое время вернее.

Казаки, татары и башкирцы, опечаленные неудачею приступов, не могли сами по себе ничего предпринять и, оставшись праздными, начали объедать, опивать и разграблять окрестныя селения, а особенно Танайку, которыя не могли уже вырваться из когтей злодеев, и тем довольно наказали себя за временное отступление. Они ожидали своего предводителя с главными силами, к которым присоединясь, опять думали найти приволье и раздолье; но случилось не так.

Достойный их вождь замедлил принести им приволье и раздолье. Майор Пермский благовременно сделал представление начальству о том, сколько зла они здесь делают, что он

— 300 —

находится от них в осаде и опасности, и что силы его недостаточны для истребления их, тем более, что им передались все здешние селения, кроме Тресвятскаго, в котором он находится. Весной в Тресвятское прибыли гусары, говорят, из-за Камы, и едва отдохнувши пустились прямо в Танайку и начали рубить казаков, татар и башкирцов; они, видя невзгоду, стали скрываться, кто куда мог; но их находили в погребах, овинах, логах и умерщвляли. Тоже сделали и в окрестных селениях. Едва малая часть из них успела спастись. Они еще явятся на сцене этой трагедии. Танаевцов тоже вразумили и их же добро и одежды привозили сюда и раздавали жителям, как награду за верность. Здешние старики не могли ничего сказать, кто был начальником гусар и от кого они посланы были, а только оставшиеся в живых, очевидцы, говорят: «как теперь их видим: молодцы, да и только!»

Таким образом главные неприятели были истреблены. В окрестных селениях водворен порядок и устройство. Майор Пермский, видя, что нечего здесь делать, вместе с гусарами отправился за Каму, в Оренбургскую губернию, где война с самозванцем была в полном разгаре. Переправясь за Каму, они отделились. Гусары успели присоединиться к полкам Михельсона, а майор Пермский, здешний защитник, человек достойный любви и почтения, в 150 верстах отсюда, был окружен шайками Пугачева, вступил с ними в бой; но был подавлен многочисленностию бунтовщиков и с ротою изрублен на месте; а другие говорят, что он, при этом случае, взять в плен, представлен Пугачеву, который требовал от него присяги себе, но, получив отказ, велел содрать с него кожу.

II

После отбитых приступов жители Елабуги успокоились и думали, что вся опасность миновалась, но спокойствие их не долго продолжалось. Гроза еще сильнее сбиралась для них на востоке.

Здесь приличным нахожу сослаться на два описания Пугачевскаго бунта, из коих обяснятся места и время, относительно нашего предмета.

В.Б.Броневский пишет: «Пугачев, изгнанный из окрестностей

— 301 —

Оренбурга, после многих неудач, не успел взять и Кунгура, пошел к Каме, взял Осу, переправился чрез Каму и, раззорив Воткинский и Ижевский заводы, обратился на Казань. Полковник Толстой, высланный с большою командою, сделался жертвою дурных распоряжений. Пугачев с двадцатью тысячами вновь собранной сволочи, состоявшей из Яицких казаков, ссыльных, башкир и фабричных крестьян, большею частию с дубинками и заостренными кольями, 12-го июля 1774 г., приступил к Казани, со стороны Казанки».

А.С.Пушкин пишет: «23-го июня Пугачев переправился чрез Каму и пошел на заводы Ижевский и Воткинский. Венцель, начальник оных, был мучительски умерщвлен, заводы разграблены и все работники забраны в злодейскую толпу».

Здесь, из описания первого, видно, что от Ижевскаго завода Пугачев прямо отправился в Казань и 12 июля подступил к ней, а из втораго, что 23-го июня он пошел на заводы Ижевский и Воткинский.

Оба они, разумеется, по неимению данных, опустили места и оставили промежуток времени, в которое Пугачев не был в бездействии и где нибудь проходил со своими шайками. В это время наши Тресвятчане и встретили его.

Слух о том, что Пугачев, с многочисленными толпами, переправился на здешнюю сторону Камы, и что он, раззоривший Воткинский и Ижевский заводы¹⁾ еще более усилил толпы свои рабочими, ужасно поразил жителей Елабуги. Все думали что он на Казань пойдет чрез здешние места, как ближайшия²⁾, и вести о том, время от времени, начали проясняться, наконец уже не осталось никакого сомнения. Тресвятчане более всех имели причину бояться его кроваваго посещения. Противу сонмищ Пугачева, с которыми он надеялся взять и самую Казань, защищаться было невозможно. Защитник, майор Пермский, выбыл; солдаты отправились с ним, взяли и пушку.

Такие тесныя обстоятельства заставили достаточных искать безопасных мест подалее, особенно в Казани. Протоиерей

1) Ижевский завод от Елабуги находится в 150 верстах. - П.К.

2) Казань чрез Мамадыж расстоянием отсюда находится в 180 верстах, а чрез Шуни по большой дороге, называемой Арскою, в 220 верстах. - П.К.

— 302 —

Иоанн Александров с товарищами своего несчастия, зная по опыту, сколь тяжко быть в руках полчищ Пугачевских, тоже отправился в Казань, по многолюдству и укреплению, считая ее надежным пристанищем.

Но шайки Пугачева, как ужасные привидения, всюду следовали за ними и даже там не дали им покоя: они должны были переносить все те бедствия, которыя в то время терпела несчастная Казань; не думали даже остаться в живых; боялись задохнуться от тесноты, от дыму и жара горящей Казани, или быть избитыми от бунтовщиков, которые стреляли по крепости и едва в нее не ворвались; но Господь помиловал их. Неимеющие средств искать вдали безопасного убежища, некоторые Тресвятчане выбрались из села на луга, лежащие к югу, где и ныне находятся высокие осокоры и ивовый кустарник, прежде бывший густым; там они и спрятались. Остальные, препоручив себя промыслу Господню, остались в своих жилищах.

В последних числах июня 1774 года явился Пугачев на пути к Елабуге.

Некоторые из казаков, татар и башкирцов, успевшие укрыться от истребления гусар, предстали пред него, и сказали, что село Елабуга не сдалось и что, верные ему, передовые полки, казаки, татары и башкирцы, кроме их, все изрублены.

Пугачев, выслушав такое известие, пришел в ярость и обрек село на погибель, чего и должно было ожидать от такого злодея, каким описывают его: он, без пощады, без нужды, лил кровь, не только противившихся, но и добровольно сдававшихся ему жителей.

В осьми верстах от Елабуги расположился он ночевать в селе Саралях, в доме заводчика Красильникова.

— Кстати о нем.

Заводчик Семен Тихонов Красильников, в свое время, был человек значительный в здешних местах. Он содержал медеплавильный завод, к которому были приписаны крестьяне; завод его был в селе Саралях, в 8 верстах отсюда, на речке Каринке, и занимал прекраснейшее местоположение, которым он умел воспользоваться. В пруде заводском у него были насажены разнаго рода рыбы; на горе, у пруда, рисовался сад с аллеями, из дерев разного рода,

— 303 —

в здешних местах единственный. От сада, на другой стороне речки Каринки, был его дом большой и богато-убранный, где, как говорят, провел ночь Пугачев, а Красильников на это время удалился в Казань, где спасся в крепости. Богатый от получаемой руды, он был богат и усердием на богоугодныя заведения В месте своего жительства, в селе Саралях (там покоится и прах его) он выстроил каменную церковь. В здешнем соборе памятниками его усердия остались: серебряная, под золотом, риза в 23 фунта на иконе Спасителя и такая же на иконе Корсунской Божией Матери; первая на правой, я вторая на левой стороне, иконостаса холодной церкви. В большой колокол для собора он приложил триста пуд меди. К тому же он был человек просвещенный и любознательный. Рычков, известный историк, бывший в здешнем крае, виделся с Красильниковым, который сообщил ему предания о чортовом городище, уверяя, что у него были записки о том, собранные отцом его; но оне или сгорели, или утрачены по небрежению. Его предания, как основательныя, были Рычковым изданы в свет, на которыя ссылается и Эрдман, что отпечатано в «Заволжском Муравье», в 1 части изд. 1834 года. Под старость лет заводчика, медная руда стала оскудевать; Красильников скончался в 1809 году. Ныне, где был сад, стоять одни только пеньки; дом пал совершенно; где был богатейший медеплавильный завод, там находится ныне мукомольная мельница; крестьяне, принадлежавшие заводу, поступили в государственное ведомство.

В доме Красильникова Пугачев повторил свой приговор относительно Тресвятскаго, намереваясь на другой день привести его в исполнение; но едва только он это сделал, как почувствовал себя нездоровым: болезнь не дала ему успокоиться во всю ночь; он то ложился, то вставал; какие-то грезы мучили его; да правда, и было ему чем грезить. Такое безпокойство и мучение он сочел следствием своего кроваваго приговора и, говорят, когда отменил его, ему сделалось несколько легче.

На другой день, это, сказывают, было 28-го июня 1774 г., на память Святых апостолов Петра и Павла, он, все еще больной, разслабленный, сел на коня. Вот как очевидцы описывали его наружность: росту он был средняго, но широк

— 304 —

в плечах; борода черная, не большая; глаза быстрые, проницательные: он был в полной казацкой одежде. Но причине болезни, не могши ехать скоро, он тихо тащился к селу.

Перед ним и за ним тянулась его сволочь; в ней ничего не было воинскаго: вооружены они были, как уже сказано Броневским, дубинками, заостренными кольями, сверху обожженными, по тогдашнему обыкновению. Некоторые имели и огнестрельное оружие, взятое из заводов; ибо пушки и ружья, до того бывшия у него во множестве, он потерял при поражениях от Михельсона, выгнавшаго его из Оренбургской губернии. Одежда их была чрезвычайно разнообразна: одни были в зипунах из овечьей шерсти, другие в суконных дорогих кафтанах, иные в сюртуках, во фраках и в дорогих шубах, даже женских; летом, в жаркое время, обливаясь потом, тащили их на себе, ибо жаль было с ними разстаться; иные в лаптях, котах, сапогах.

Надобно прибавить, что казаки, татары и башкирцы еще более давали разнообразности этим шайкам: они имели свою национальную одежду; у редкаго не был назади мешок или пестерь, где они хранили похищенныя вещи.

У многих на зипуне, чрез плечо, как у генералов, привязаны были красныя ленты, как вывески крови; это были избранные из мужиков, его капитаны, т.е. люди, особенно отличавшиеся грабежом и убийством.

Такой маскарад, конечно, был забавен; но в то время смеяться не было охотников.

В Тресвятском с ужасом ожидали прибытия Пугачева; оставшиеся в нем жители не знали на что решиться, а Пугачев, со всеми силами, был над их головами. В окрестных селениях, сдавшихся прежде, где незадолго был водворен порядок, рассыпались толпы Пугачева и с беззащитными поступали по своей воле.

Тресвятчане собрались близь Храма Спасителя и, убитые горем, тихо советовались о средствах, которыми бы можно отвратить страшную наступающую грозу. О сопротивлении, как деле невозможном, никто не смел и слова сказать; вздыхали о Пермском, о солдатах, о пушке; но согласились, что при настоящем случае и это было бы недостаточно для их защиты.

После долгих и тяжких дум, решились наконец идти на

— 305 —

встречу с иконою Спасителя, на которую надежда в то несчастное время столько раз была спасительна. Они твердо были уверены, что пойдут встретить не императора Петра III, а злодея, которому промысел попустил на время быть владыкою их живота и смерти.

Конечно Бог и государь выше всего земнаго; но не будем подвергать строгому суду встречу самозванца с такою процессиею: в ту ужасную эпоху согрешили таким образом не одни наши деды. Всемилостивейшая государыня императрица Екатерина II, более всех огорченная таким событием, в конце 1775 года, обнародовала общее прощение и повелела все дело предать вечному забвению; забудем это и мы: пусть прах усопших покоится в мире.

Относительно сарапульцев и елабужан, здесь можно сделать замечание, которое не будет ни для той, ни для другой стороны обидно.

Сарапул и Елабуга — ближайшие соседи: оба стоять на одном берегу Камы и одной губернии и епархии. Жители, по торговле и по соседству, между собою сблизились, скумились, сроднились; но между ими, как соседями, под час заводится разговор о важном для тех и других событии — Пугачевщине.

Сарапульцы вменяют им, елабужским соседям, в вину встречу самозванца; нельзя не сознаться!

Но сбивчиво рассказывают о себе, а экстракт их рассказов таков: из Оренбургской губернии приехали к ним два или три казака из парии Пугачева и они сдались. Казаки, заразившиеся где то болезнию, вздумали здесь лечиться на парах. Лекарство это, вместе с болезнию, испарило и изменнический дух их и таким образом спасло сарапульцов.

Поныне у них показывают место на горе, называемой Старцевою, где была их расправа — виселица. Пугачев, разгромивши Воткинский и Ижевский заводы, самые к ним ближайшие, не был в Сарапуле; а если бы он, с огромными своими силами, вздумал идти на этот город, то, не знаю, чтобы они решились сделать?…

Но возвратимся в село Тресвятское.

Вследствие совета, священник Николаевской церкви, Григорий Михайлов Замятин, пошел с на-престольным крестом;

— 306 —

одни из жителей на встречу несли икону, другие следовали за нею в безмолвии. За селом, где ныне большая дорога в Сарапул, остановились и, увидя приближавшаяся с шумом и криком разнообразныя скопища Пугачева — оробели: одна минута, и судьба их должна решиться.

Пугачев, увидя встречу, остановился; остановились и полчища его и, в ожидании повелений, утихли: настала могильная тишина.

Приближась, на коне, к встречавшим он, без гнева, тихо, слабым, по болезни, голосом сказал им:

— «Вы мятежники, бунтовщики, не сдавались!»

Священник отвечал: «мы присягали императрице».

Такой отзыв Пугачев как будто не слыхал, обратив все свое внимание на икону Спасителя.

Потом, вдруг, соскочил с коня, приложился к кресту, пред иконою совершил три земные поклона и тоже приложился, внезапно отдал приказ, чтобы войска его не заходили в село ни для ночлега, ни просто, и они, не всегда исполнявшие охотно подобные повеления, в этом случав оказали безпримерное повиновение.

Здешние говорят, что их было несметное число; но Броневский пишет, что Пугачев переправился чрез Каму у Осы с двадцатью тысячами. Если присоединить к этому рабочих Воткинскаго и Ижевскаго заводов, да еще сор, который он обыкновенно заметал по дорогам, то число его скопищ, здесь бывших, с достоверностию можно определить двадцатью пятью тысячами, если только не более. Одна половина сего сброда заняла северную сторону Елабуги, в хлебных полях, а другая к югу, на лугах. Даже сам Пугачев не поехал ночевать в Тресвятское, а расположился провести ночь тоже на лугах, в раскинутом шатре. Старики показывают и место, где был его шатер; он от села не далее полу-версты, на видной открытой площади. Толпы, расположившиеся в лугах, стали между скрывавшимися в кустах жителями и Елабугой: всякое сообщение пресеклось.

Невозможно описать ужаса жителей. Последнее их пристанище вовсе оказалось ненадежным; одна только малая речка, Вятка, отделяла их от полчищ; невнятный гул их говора

— 307 —

доносился к ним и оледенял сердца. Они трепетали за жизнь свою, притаились, не смели переходить из места в место, дабы не обратить на себя внимания злодеев, которые весьма легко могли истребить их. К усугублению их несчастия, река Кама, на берегу которой они расположились, преграждала им путь к дальнейшему побегу. Многие тихо влезали на высокие осокоры и смотрели, не горят ли оставленныя ими жилища и приникали ухом, не слышан ли вопль избиваемых, оставленных ими братий.

В таком отчаянном положении старцы, жены, все вообще, даже самыя дети, обращали взоры и сердца ко храму Спасителя и без слов молились, молились усердно да Господь помилует их.

Не в лучшем положении находились и оставшиеся в Елабуге. Они, видя себя со всех сторон окруженными полчищами бунтовщиков, ждали только часа, когда оне стиснуть, раздавят и уничтожат их; настала ночь, молились Богу и, как пред смертным часом, исповедывались во грехах своих.

На другой день Пугачев, проведши ночь в шатре, встал, и за первый долг почел обратить взоры свои на Тресвятское и — не взвидел его. Полагая, что сонная дремота давить его глаза, он умылся и — снова ничего не видит. Он вздрогнул, сел на место и снова начал протирать глаза, повел ими вокруг и хотя они были открыты, но не видели ничего; короче: Пугачев ослеп!³⁾ Заметили это его приближенные и изумились. Весть о том, перебегая из толпы в толпу, поразила всех. Шум и крик утихли; все, с трепетом, смотрели на Елабугу, особенно на храм Спасителя; какой-то непонятный страх овладел ими, тем более, что они ранее слышали о прежних чудесных отражениях.

Кроме сего, бунтовщики, зная, что подполковник Михельсон, столько раз поражавший их в Оренбургской губернии, гнался за ними по пятам, страшились его прибытия. Они боялись, если он, подоспевши, ударить в них от востока в тыл, то все они должны погибнуть, вместе и с слепым вождем

3) Внезапная слепота Пугачева, быть может, покажется кому невероятною; но всеобщий глас народа — глас Божий — достаточно подтверждает истину этого события. - П.К.

— 308 —

своим; ибо избранное ими местоположение в лугах весьма было опасно: по разбитии их скопищ, чего они и ожидали, им некуда было бежать из клина, который они заняли. К югу лежала река Кама, к западу крутая гора, на которой стоить Чортово городище, а к скверу стояло село Тресвятское, на жителей котораго они не могли надеяться; ибо не знали, что оно оскудело и в людях и в средствах защищаться, а полагали, если они увидят Михельсона, то, одушевленные надеждою, усугубят поражение; такое положение заставляло их думать совсем не о грабеже, а как бы скорее убраться.

Более всех, как и следовало, быль поражен сам Пугачев. Опасное положение скопищ, предшествующая болезнь, а особенно внезапное ослепление и для него показались, перстом Божиим — и он не знал на что решиться. В сопровождении приближенных, хотел отправиться в Тресвятское — чудно дело! — помолиться Спасителю; но раздумал потому, чтобы не испугать жителей: столько де стал набожен!

Наконец, из своих приближенных, он выбрал одного и послал в село помолиться за себя; этого человека здешние называют ординарцем Пугачева.

Ординарец смиренно прибыл в храм и пред иконою Спасителя отслужен молебен за здравие императора Петра III. Говорить, чему трудно поверить, он просил жителей, чтобы они позволили войскам «государя» пройти чрез село, что было ближе, уверяя, именем его, в их безопасности.

Ординарец возвратился к самозванцу; последний между тем прозрел, толпы его засуетились и начали изготовляться в поход. Собравшись, оне потянулись из лугов к селу, по дороге, которая лежала близь Николаевской церкви; она и ныне таже. Жители ужаснулись; побежали в свои домы, заперлись, окошки закрыли ставнями и в щели робко смотрели, в ожидании что из этого выйдет. Жены, не смея громко рыдать, всхлипывали, прижимая детей своих к сердцу.

На самой дорог, по которой надобно было проходить, стояла башня, двери ея были отворены и чрез них потянулись пешия и конныя толпы Пугачева.

Оне оборачивались, смотрели на домы, но шли своею дорогою. Надобно было проходить близ самаго храма Спасителя;

— 309 —

крещенные бунтовщики снимали шапки, крестились и кланялись; самые татары и башкирцы говорили: Алла! Не сделавши никакого неблагопристойнаго поступка, они вышли из села, и пошли по дороге к селению Лекареву.

Эта неистовая и буйная сволочь, озираясь назад, шла тихо и безмолвно, как будто предводительствовал ею не Пугачев, а какая-то непостижимая сила.

В шести верстах за логом, перешедши мост на речке Танайке, у деревни Колосовки, они отдохнули, и будто вырвавшись на волю с прежних тяжких работ заводских, Нерчинских рудников, фабричных, крепостных и из тюрем, в которых, не исключая их вождя, редкие не были, они зашумели, закричали, или лучше, как рассказывают, «заорали, загагайкали», так что вся окрестность, переливаясь в эхо, загрохотала.

Пугачев пошел отсюда на Мамадыж, город, принадлежавший Казанской губернии, отстоящий отсюда в 40 верстах, где при самом город, переправился чрез реку Вятку и провалился навсегда.

Убыток здешнему месту он причинил только тот, что потоптал хлеб и потравил луга. Потеря не велика, особенно тогда, когда каждый час надобно было благодарить Бога, что голова еще на плечах.

Подполковник Михельсон, гнавшийся за Пугачевым по пятам, в Тресвятском не был. Он, вероятно, зная, что, после такой саранчи, нельзя было для войска найти никакого удобства и продовольствия, по дороге, называемой Арскою, прошел от Елабуги к северу в 30 и переправился чрез Вятку в 64 верстах, именно там, где перевоз ныне называется Шунским, близь татарской деревни Шуни.

III

Хотя Пугачев вышел уже из границ не только нынешняго Елабужскаго уезда, но и губернии, следовательно должен бы выйти из границ статьи нашей, но, — считаю не лишним сообщить еще несколько подробностей.

Громами, молниями и кровавыми дождями разразились черныя тучи Пугачева над другими местами сильными и крепкими.

Трудно поверить, каким образом село, малое, ничтожное,

— 310 —

забвенное среди всеобщаго разрушения, в местах, которыми проходил разрушитель, одно могло уцелеть, тем паче, когда оно было еще причиною его ярости, к чему подали повод долговременное сопротивление и истребление его передовых полков; но это подлинно было так: только чудо могло спасти Тресвятское. Здесь Пугачев был сам не свой и забыл, что он — разбойник.

Когда сонмища грабителей и губителей удалились с своим вождем и вся опасность миновалась, тогда, по извещении о сем, возвратились в свои жилища и скрывшиеся в кустах жители, и — какая радость, какой восторг!… Обрекши на погибель оставшихся в селе, своих знакомых, друзей, родственников, они увидели их здоровыми, невредимыми. Угодно было Промыслу, чтобы ни один волос не потерялся с голов жителей богоспасаемого Тресвятскаго. Домы их были целы, имущество не было расхищено. В радости они обнимали друг друга и за первый долг почли принести искреннюю, сердечную благодарность Богу Спасителю, пред Его изображением, Который внял их молениям во дни скорби и печали. Одно только отравляло их радость. Они скорбели о своих пастырях, удалившихся в Казань, которой несчастная участь скоро сделалась известною. Живы ли они, не слышно ли чего о них, это было предметом их забот и вопросов; но и они, в конце июля, прибыли благополучно. Новая радость!… В то несчастное время они более всех из жителей претерпели страданий и мучений, и смерть, под разными видами, близко являлась к ним; в возмездие за то они долго здесь были пастырями в любви и почтении у жителей и в преклонных летах опочили в мире.

Скажем здесь еще нечто о крестьянах окрестных селений, которые неволею или волею корысти присоединились к толпам Пугачева и пошли на Казань; посмотрим, как они возвратились. Ныне (т. е. в 1845 г.) они умерли все, а лет за 14 и за 10 были еще некоторые в живых и мне самому случалось слышать их разсказы о том. Даже теперь (в 1845 г.) многие крестьяне говорят, что или дед, или отец их ходили на Казань, а сущность их разсказов одинакова: шли они до Казани, как паны; первый отсюда город, Мамадыж, встретил их с иконами; села, деревни сдавались; пили, ели, что

— 311 —

хотели, брали, что понравится, взяли и Казань — цель своего похода — какое богатство!…

Дорогия одежды, шелковыя, бархатныя, вещи серебряныя, золотыя, таскались по улицам; набивали карманы деньгами. Но это приволье не долго продолжалось: на другой день пришел Михельсон и начал рубить и стрелять в них; многие были убиты, другие полонены, все разсеяны. Все побежали каждый к своему дому; но вот задача: как перебежать из Казани до своего места, более 200 верст? Обстоятельства совершенно изменились: по разбитии и разсеянии сборищ Пугачева, о чем слух уже везде распространился, жители тех мест, где они проходили теперь, как победители, вооружились вилами, топорами, косами, для принятая дорогих гостей, которые бежали совсем безоружные, и даже боялись взять какую нибудь дубинку, как знамя бунта Пугачева; многие из них были лишены жизни; следующия за ними бегущия толпы, слыша о такой невзгоде, не стали заходить в селения, далеко их обегали; но поставленные караулы находили их вдали, где они опять попадали в руки ожесточенных крестьян.

Ради унижения, коленопреклонения и имени Христа, некоторые были милуемы; они их отпускали, обыскавши наперед, нет ли с ними подозрительных вещей. Многие, по незнанию месть, заблуждались и гибли в лесах от голода, вдали от селений.

Днем они не смели бежать, а скрывались в лесах, даже болотах, где совсем погрузившись в воду, прятали головы под большия лапушки и, мало поднявши их, переводили дыхание, как дикия подстреленные утки; потому весьма редкие с радостию увидели свои домы и принесли в дар семействам одну свою жизнь, как особенное благодеяние Божие.

***

Так кончилась для Тресвятскаго эпоха Пугачевщины, страшная в начале и продолжении и столько отрадная в окончании.

Только семьдесят лет (т. е. до 1845 г.) протекло от ея события; но время уже успело положить на ней печать свою. К полноте ея описаний многаго не достает: здешние старцы имя и отчество своего любимаго защитника, майора Пермскаго, забыли; начальника гусар и прозвания припомнить не могут, числа месяцов не все удержались в их памяти.

— 312 —

Не много нужно времени — оно и остальным очевидцам закроет глаза, разсказы в устах потомков будут изменяться и удаляться от истины более и более и, наконец, могут совсем изчезнуть.

Это было не последнею причиною собрать разсеянное и совокупить воедино. Мне, как уроженцу здешняго города, в малых летах, действительныя события Пугачевщины более сказок врезались в память, а после, руководствуясь повествованиями очевидцов и стариков, так достоверными, я составил эту статью.

Свящ. П.Н.Кулыгинский.

1845 г.

***

Примечание. Рукописный подлинник сего описания мне случайно достался от тестя моего, умершаго священника Николая Захарова Курочкина, некогда бывшего знакомым с автором сего описания, священником Кулыгинским. Но как не доводилось мне видеть в печати оное описание, да и едва ли где оное отпечатано, потому покорнейше прошу редактора многоуважаемаго журнала «Русская Старина» дать место оному описанию в своем журнале.

Вятской губернии, Орловскаго уезда, села Барезовскаго, настоятель — священник Петр Макаров Макаров.

Сообщ. 25 июня 1879 г. П.М.Макаров.

Публикации по теме:
Как танаевского старосту били в Елабуге
Пугачёвцы на Коринском медеплавильном заводе
Сказка о том, как штурмовали Елабугу
Приключения Костылева в Елабужской округе зимой 1774 года